Под кодовым названием «Эдельвейс»

— Вы «засветили» агентуру Хейниша. Агенты, которые еще у нас, непригодны для использования. Но мы их и дальше будем продолжать забрасывать. А вдруг кому–нибудь повезет, скажем, взорвать мост? Но этого не произойдет, если вы будете продолжать сообщать о забросках. Сведения ваши будут точны, чекисты выловят настоящих агентов, которые не имеют ни малейшего понятия о нашей «игре». Не исключено, что во время задержания они окажут сопротивление, будут отчаянно защищаться… Короче говоря, все будет происходить естественно. Так как, согласны?

— Где мой ребенок?

На этот вопрос Йон Патциг ответил уклончиво:

— В надежном месте.

Да, в надежном. Если Майер понял ее и сделал то, что требовалось. Она не сомневалась в этом. Иначе они — Вилли и сын — давно оказались бы на допросах, как появились фрау Шеер и Барбара.

— Как и раньше, вы будете жить в доме Шееров. Фрау вас ждет не дождется. Пока что ваше отсутствие никого не волнует: среди соседей пущен слух, будто вы пребываете в лечебнице. С молодыми матерями это бывает — неудивительно. Служанка Барбара аккуратно носит в больницу всякую снедь. Кстати, она вам по вкусу? Словом, все идет как надо. Неужели вы не понимаете, что в вашем положении мы предлагаем вам оптимальный вариант? Нужно лишь ваше согласие.

— Нет! — коротко отрубила Кристина.

— Ну что ж! Сегодня я вам продемонстрирую, что вас ждет, если вы и впредь будете бубнить свое бессмысленное «нет». Зрелище чрезвычайно эффектное. Остальное дорисует идеально ваша фантазия.

В этот день зондерфюрер «Красной капеллы» повез Кристину Бергер из гестаповской тюрьмы «Алекс» в застенок на Плетцензее. Именно там он надеялся поразить заключенную леденящим кровь зрелищем. Машина проехала во двор тюрьмы и остановилась возле кирпичного приземистого дома, стоявшего за глухими окованными воротами.

— Прошу, — пригласил Патциг, — Когда–то 'в этом здании размещался отлично оборудованный спортивный зал для физических упражнений тюремной охраны. Теперь — место казни особо значительных государственных преступников. Тоже с превосходным оборудованием. Сейчас сами убедитесь.

Они вошли в помещение. Просторный зал пересекал сплошной черный занавес. Перед ним стоял громадный полированный стол, за ним три кресла с высокими, узкими спинками.

— За этим столом, — объяснил Патциг, — прокурор в последний раз зачитывает приговор. Перед непосредственной казнью. Приговор приводится в исполнение немедленно, вот здесь, — он отдернул черную шторку. — Прошу, полюбуйтесь! Ведь вам непременно придется навестить это учреждение вторично, если вы по — прежнему будете демонстрировать свое детское упрямство.

На потолке была длинная стальная балка. К ней были приварены восемь кривых крюков. На такие в мясных лавках подвешивают забитых животных. Каждый крюк свисал над зашторенной черной кабиной.

— Здесь казнят мужчин, — пояснил Патциг, — Фюрер приказал подвергать государственных преступников мужского пола исключительно позорной казни — через повешение. А вот это приспособление, — он ткнул пальцем в смутно знакомое, удлиненное вверх сооружение, — привилегия женщин.

Кристина где–то видела это страшилище с круглым вертикальным отверстием внизу, которое образовали две доски с аккуратно вырезанными полукругами. Сразу же от этого отверстия к широкому круглому корыту шел открытый сверху белый эмалированный желоб. А надо всем этим, меж двумя стойками, нависало скошенное, блестящее, отточенное лезвие.

— Гильотина! — подсказал Патциг.

Кристина вздрогнула.

Патциг заметил это и «усилил впечатление»:

— Рейхсмаршал Герман Геринг, учитывая повышенную эмоциональность женщин, специально для них предложил средневековый способ казни — отрубать головы топором. Да вот беда: образцы топоров по музеям сбереглись, но профессионально обученных палачей нет. Случались неприятные инциденты. Когда точно по шее не попадали… Пришлось соорудить гильотину. Механизм работает идеально…

— Зачем вы мне об этом рассказываете? — глухо спросила Кристина.

— Как это зачем? Я же вам объяснил. Ну что, даете согласие на сотрудничество с нами?

Женщина не ответила.

— Заведен еще суетный обычай — врач щупает у безголового трупа пульс. Бессмысленно! Но определенная научная польза есть. Точно установлено, что тело агонизирует не меньше восьми секунд. А вот сколько живет отрубленная голова, до сих пор неясно. Хотя столько голов я видел в этом корыте, которые уже были отрублены, хлопали ресницами, вращали глазами и шевелили губами. Неслышно, разумеется, — гортань и голосовые связки рассечены…

Кристина почувствовала, как подступает тошнота.

— Я согласна, — прошептала она.

Патциг победоносно усмехнулся:

— Не сомневался, что вы умная женщина.

— Я хочу выйти отсюда…

— О! Безусловно.

Они вышли и направились к тюремной машине.

Кристина не могла бы выбрать более удачный момент, чтобы продемонстрировать, что она сломлена, и согласиться на предложение гестаповца.