Под кодовым названием «Эдельвейс»

Это была небольшая пастушья хижина, прилепившаяся боком к скале, малозаметная даже вблизи. Была умело замаскирована высохшими ветками и каменным завалом. Вход закрывали сшитые бараньи шкуры. В полной темноте вдруг вспыхнуло — Чомай высек огонь, и вскоре под котлом, подвешенным на чугунном крюке в скальной стенной нише, весело и тепло заиграло пламя.

— Отдохнем, чай пить будем, — сказал Чомай, доставая из вместительной кожаной сумы осетинский хлеб–за–дин и брынзу.

Только сейчас Шеер мог рассмотреть его всего — сухощавого и жилистого, со стариковским седоусым лицом, но гибким юношеским станом. Был он в черной бараньей папахе, которая своими мохнатыми кисточками касалась его широких плеч, под черкеской — ватный бешмет, на поясе, рядом с хевсурским кинжалом в черненых серебряных ножнах, еще и немецкий парабеллум.

Уселись поближе к огню на выложенных из камней и промазанных глиной топчанах, расположенных на полу разомкнутым полукругом. На эти каменные сиденья были наброшены старые бараньи шкуры.

— Раньше тут останавливались охотники, — неторопливо начал рассказ Чомай, продолжая возиться возле котла, — Теперь это — мой дом. Пришел фашист, я ушел в горы. Моя винтовка стережет тропы. Никто не знает об этой стоянке… Нет, неправду говорю. Мой кунак подполковник Иринин знает. Сказал ему, как пройти ко мне…

Он налил кипяток в кружки.

— Сегодня ночью, — сказал Чомай, — немцы взяли Малгобек.

— Откуда знаете? — удивился Шеер.

— Горы все слышат, все знают… Но ничего. Когда осетины в беде, Калак[14] идет на помощь. И Москва придет к осетинам. Горы издавна ждали русских и устами вещего Либна[15] предрекали: «Из холодных долин Севера придет к горцам одно племя. Волосы их будут светлыми, как солома спелой пшеницы, нос курносым, а глаза такого цвета, каким бывает небо в солнечный день… Русские будут жить с нами на одной земле, наши женщины и их женщины начнут брать друг у друга сито для сообща обмолоченного хлеба. Не бросайте земли своей, горцы, своих быстрых рек, не уходите от русских». Дружбу навеки завещали нам пророческие слова мудрого Либна… Но пора! Время идти.

Чомай выплеснул остатки чая из котла на угли очага.

Теперь тропы Чомая пролегали по склонам вниз, но идти Шееру и Лютке было не легче. Непривыкшие к подъему и поэтому непослушные ноги разъезжались на скользкой от влаги опавшей листве, из–за чего поневоле ускорялись и без того неуверенные и шаткие шаги. А это в темноте на крутосклоне угрожало гауптману и его ординарцу реальной опасностью скатиться вниз вместе с драгоценным чемоданчиком, который было приказано беречь как самих себя. Хождение по горам — целая наука.

После, когда наконец без приключений они достигли дороги на выходе из ущелья, все произошло так, как и предполагал подполковник Иринин, хотя и не совсем так, как это представлялось.

Сначала Чомай указал место с тайником для рации — в нескольких десятках шагов от приметного нагромождения скал, которые черными зубцами уходили в низкое, облачное небо. Лютке сразу же почтительно взял щегольской чемодан господина гауптмана. Затем старик вывел их почти на дорогу, в узкий проход среди громоздившихся скал, где, однако, можно было разместиться вдвоем, а при необходимости — мгновенно оказаться на дороге.

— Ждите тут, — промолвил тихо Чомай. — Пусть оберегает вас от стрел врага небесный кузнец нартов Курдалагон! — и исчез во тьме.

Позиция для выжидания была выбрана удачно — на выходе из ущелья колонну легко рассечь надвое, разметать ее взрывами гранат, ударить кинжальным огнем и быстро отойти в неприступные горы. Пули могли зацепить и гауптмана с его ефрейтором: партизаны не знали про них, а форма фашистского вояки — лишь мишень…

Вскоре послышался далекий рокот, который ежеминутно усиливался, и казалось, от этого громыхания все вокруг еще больше замирало, сдерживало дыхание и шорох. Колонна двигалась с притушенными огнями, машины придерживались дистанции. Впереди трещали мотоциклы с колясками, на каждой из которой торчал тяжелый пулемет, сидели внимательные дозорные. Машина за машиной миновали каменные громады, где затаились гауптман и ефрейтор, а ночь молчала, и когда наконец она взорвалась огнем безжалостного, быстротекущего боя, это показалось даже Шееру неожиданным. Массированный пулеметно — автоматный огонь, взрывы гранат, вспышки и зарево разрывали темноту, и уже были видны охваченные страхом лица в отблесках пылающих машин. Непонятным образом гауптман Шеер оказался среди панически мечущихся солдат, которые рассыпались во все стороны, с ходу падая по обочинам дороги и яростно отстреливаясь из автоматов наугад.

— Огонь! — кричал гауптман, размахивая пистолетом.

Кто–то грубо свалил его, прижал к земле, прохрипел на ухо:

— Не дурите, гауптман, еще успеете заработать свой крест!

Стрельба не утихала, но Шеер почувствовал, что стреляют только немцы и никто им не отвечает. Рядом с ним лежал офицер, который, вернее всего, и сбил его с ног. Шеер искоса поглядел на него, тот напряженно всматривался в темноту.

— Кажется, все закончилось, — наконец решил он. — Подъем, гауптман!