Под кожей

А может, он просто ханжа. Он же видит в этой женщине… ну… женщину, так? Она — женщина, он — мужчина. Таковы их извечные сущности. И, сказать по правде, одета она для сегодняшней погоды на удивление легко. Женщины с настолько открытой грудью перестали попадаться ему на глаза задолго до того, как лег нынешний снег.

Груди у нее подозрительно твердые и — для таких-то размеров — просто-напросто отрицающие существование силы тяжести. Может, она в них силикона накачала? Если так, то жаль. Оно и для здоровья опасно — утечки, рак. И главное — зачем? Каждая женщина прекрасна. Маленькие груди очень уютно ложатся в ладони — теплые, завершенные. Так говорит он Кэти всякий раз, как к ним вместе с мусорной почтой приходит очередной каталог женского белья, и она начинает плакаться на судьбу.

Не исключено, что эта женщина просто-напросто носит один из кошмарных подъемных лифчиков. Мужчины, когда дело доходит до подобных штучек, оказываются лопоухими простаками. Он осмотрел ее сбоку, от подмышки до поясницы, пытаясь найти предательские признаки проволочных каркасов или тугой шнуровки. Но увидел лишь маленькую дырку на блузке — с лоскутком ткани, отодранным не то шипом колючей проволоки, не то острым сучком. Ткань вокруг дырки покрывало что-то клейкое, но уже подсохшее. Неужто кровь? Очень хочется спросить. Жалко, что он не врач, которому такие вопросы запросто сходят с рук. Кое-каких обрывочных сведений о медицине он поднабраться успел — во время беременности Кэти и после того, как она разбилась на мотоцикле, после свалившего его отца удара, и в то время, когда Сьюзи лечилась от наркотической зависимости.

«Простите, я врач, — мог бы сказать он, — и волей-неволей заметил…» Нет, врать он не любит. «Да, видно, тот, кто начал лгать, не обойдется ложью малой»,[7] — вот как сказал Шекспир. А Шекспир дураком не был.

Чем дольше он смотрит на нее, тем более странной она ему кажется. Ее зеленые вельветовые брюки — самый что ни на есть ретро-шик семидесятых, если, конечно, отвлечься от перемазанных коленей, однако ноги ее для девочки из ночного клуба ну никак не годятся. Слегка подрагивавшие под тонкой тканью, они были настолько короткими, что едва доставали до педалей, — такие могли бы вырасти у бедняжки, родившейся с церебральным параличом. Он повернул голову, чтобы заглянуть в прогал между его и ее сиденьями, — почти ожидая увидеть сзади складное инвалидное кресло. Однако там лежал лишь старый анорак, одежда, которую она носить, разумеется, не могла, даже и думать нечего. Башмаки у нее вроде бы от Дока Мартенса, но здоровенные, как сабо Бориса Карлоффа.

Впрочем, самым странным в ней была кожа. Каждый, если не считать бледной и гладкой груди, участок ее тела, какой ему удалось разглядеть, был покрыт пушком — как у недавно обритой, но уже начавшей отращивать шерстку кошки. И повсюду шрамы: на ребрах ладоней, вдоль ключиц, особенно на лице. Лица, скрытого гривой спутанных волос, он видеть сейчас не мог, но в самом начале видел — со шрамами вдоль линии челюсти, на шее, на носу, под глазами. Да еще эти очки: стекла их дают, похоже, самое большое из известных оптиметрии увеличение, потому и глаза ее кажутся такими огромными.

Конечно, судить по внешности — постыдно. Важно, что у человека внутри. Но если внешность женщины необычна, существует немалая вероятность того, что она накладывает отпечаток на всю ее жизнь. История этой женщины, какой бы она ни была, наверняка замечательна: быть может, трагична, быть может, возвышенна.

Очень хочется спросить.

И до чего же будет печально, если он так ничего и не выяснит. Всю жизнь потом гадать придется. Уж он-то знает. Имеет такой опыт. Восемь лет назад, когда у него еще была машина, он подвез мужчину, который заплакал, едва усевшись с ним рядом. И Уильям не спросил, что с ним — постеснялся, мачо двадцатилетний. Плакать мужчина в конце концов перестал, доехал до места, в которое ему требовалось попасть, вылез из машины, сказал спасибо. С тех пор раз, быть может, в неделю Уильям ловит себя на мыслях о нем.

«У вас все в порядке?» Уж такой-то вопрос он, наверное, вправе задать. Она, если отвечать ей не захочется, сможет просто одернуть его, поставить на место, а может и даст ответ, который позволит ему завязать разговор.

Уильям облизал губы, стараясь заставить этот вопрос отлепиться от его языка. Сердце его забилось учащеннее, дыхание убыстрилось. То, что она не смотрела на него, здорово все усложняло. Он подумал: может, стоит откашляться, как делают мужчины в фильмах, и покраснел, поняв, насколько пошла эта идея. У него даже грудь задрожала — легкие, что ли, завибрировали, как большой барабан?

Нет, ну это уже просто-напросто смешно. Он так пыхтит, что и сам себя слышит. Она может подумать, что он собирается наброситься на нее или еще чего сделать.

Уильям глубоко вздохнул и поставил крест на помышлениях о том, чтобы задать ей вопрос. Может быть, разговор с ней еще завяжется сам собой, естественным порядком.