Под красной крышей

Когда-то по вечерам этот проспект был залит электрическим светом, и желтые, в бордовых ободках фасады домов отражали его, сохраняя краски уснувшего солнца. Но в последние годы тьма оживилась, и цепочки огней на крышах гасли одна за другой.

«Скоро мы будем бродить как слепцы – на ощупь», – сказал Бахтин незадолго до смерти.

Задумавшись, Марк и не заметил, как свернул с проспекта во двор и вышел на тихую улочку, показавшуюся ему знакомой. Растерянно огляделся, и его пронзило ужасом: из восстановленной витрины на него глядел ясноглазый манекен, одетый точно так же, как несколько дней назад. Время перетасовало настоящее и прошлое, и тот вечер исчез, будто его и не было. Ничего не произошло, и никто не догадывается, почему какой-то нищий старик умирает в реанимации.

Заставив себя оторвать взгляд от сияющих злорадством глаз манекена, Марк пошел прочь, сперва с трудом передвигая ноги, но с каждой секундой ускоряя шаг. Одинокие фонари освещали только крошечные пятачки, не позволяя узнать улицу, по которой он бежал. И лишь выскочив сбоку от серого здания вокзала, Марк остановился. Несколько мгновений он оторопело озирался, не понимая, как оказался тут.

«Он обитает здесь, – быстро бегая взглядом по лицам людей на площади, думал Марк. – Но я же не собирался идти к нему сегодня. Мы договаривались – в воскресенье… И если я не приду с деньгами, то он сам найдет меня. Он так сказал, и я ему верю. Уж этот-то найдет. Но не сейчас, не сейчас! Еще рано…»

Он повернулся, чтобы пойти домой, где можно вновь погрузиться в наркотическое забытье братьев Самойловых, которых теперь слушал, не заботясь о присутствии матери. Но не успел Марк сделать и нескольких шагов, как снова замер, парализованный страхом. Прямо на него, незаметно отделившись от мрачной громады вокзала, шел тот самый охотник на собак и стариков. Заломив мальчишке руки за спину, его вели два омоновца. Все трое глядели на Марка и направлялись к нему. Их разделяло каких-то десять метров… Девять… Восемь…

– Нет! – тонко вскрикнул Марк, отступая. – Нет!

Он бросился бежать, но страх не отставал, цепляя за ноги, насвистывая в уши: «Смешаешься с быдлом… Станешь грязью…» Резкая боль в боку заставила его остановиться. Марк глубоко вдохнул и обернулся так резко, что в шее раздался щелчок.

Позади никого не было. Омоновцы и не думали его преследовать. Уперевшись ладонью под ребра, Марк торопливо вернулся и увидел, как зловещая тройка направляется к районному отделению милиции.

– О боже! – Он засмеялся и обессилено опустился на пыльную решетку ограждения. – Что я за идиот… Теперь домой…

Но ему пришлось задержаться еще раз.

Ровное дыхание уснувшего двора прерывалось коротким повизгиванием старых качелей. Марк невольно замедлил шаг и вгляделся во тьму, прореженную слабыми полосами света, падавшего из окон. У него были зоркие глаза, но будь Марк даже близорук, он все равно бы узнал одинокую длинную фигуру. Ему захотелось убежать, но он решил, что уже слишком много бегал сегодня, пора и остановиться.

Он сунул руки в карманы джинсовой куртки и вразвалочку направился к Ермолаеву. Качели пронзительно вскрикнули и затихли.

– Привет, – небрежно сказал Марк, остановившись в двух шагах. – Что это вы тут делаете?

Ермолаев пристально глядел на него, обдавая запахом пива, и молчал. Когда он заговорил, Марк почувствовал невольное облегчение.

– Черт бы тебя побрал, Марк! – с досадой произнес Ермолаев. – Черт бы тебя побрал! С какой стати я должен о тебе думать? Почему ты заставляешь меня испытывать вину, ведь я точно знаю, что ни в чем не виноват! Кто ты такой? Что ты из себя представляешь? Смазливый мальчишка, написавший пару приличных стихов, слушающий дурацкие песенки и не желающий меня знать… Чем ты меня держишь, а? Я ведь тебя даже не знаю, и главное – знать не хочу!

Он больно схватил Марка за руку и рывком усадил рядом с собой. Их дыхание смешивалось, и мальчику не хватало воздуха, он захлебывался запахом пива.

– Я вас ненавижу, – прошипел Марк, пугаясь нарастающего в нем жара. – Зачем вы явились? Зачем напились? Завтра же конкурс, как же вы будете…

Ермолаев откинулся назад, но не выпустил руки Марка, лишь слегка ослабил пальцы. Некрасивое лицо его было печальным и жалким:

– Я пришел сказать тебе, что ты абсолютно прав: Бодлер или «Агата», какая разница? Это всего лишь разные ступени, ведущие нас к ненависти. Мне надо было учиться любви, а я не смог простить ей маленькую глупость, потому что Бодлер кричал во мне: «Мы каждый за себя! Нет ничего святого!»

– Вы говорите о Кате? – с облегчением спросил Марк. – Она так и не рассказала мне о…

– Не рассказала… Вот и хорошо. Зачем тебе это знать? Мы оба слишком доверились чужим мыслям: я – Бодлеру, она – Роллану. А самих себя мы не умели слушать. А теперь уже поздно. Я пришел сказать тебе, чтоб ты постарался жить своими чувствами, а не теми, о которых поют другие.

Марк почувствовал себя уязвленным. Выдернув руку, он холодно сказал:

– У меня своя голова на плечах. И, смею надеяться, не плохая. И я не просил ничьих советов.