Под кровом Всевышнего

Сдав в экстернате экзамены за 10-11 классы, я поступила учиться в полиграфический институт. Почему туда? Да потому, что приняли без экзаменов, от которых я очень устала, потому что до института было недалеко, всего три километра, которые я ходила пешком, потому что в полиграфическом институте преподавали рисунок. И я поступила на художественное отделение. Я мечтала о Суриковском художественном институте, но туда требовалась подготовка, которой у меня не было. Да и далеко было туда добираться, ведь в войну улицы были не освещены, транспорт ходил плохо, слабость от постоянного недоедания давала себя знать. В полиграфическом я с увлечением слушала курс лекций всеобщей истории. А преподаватель рисунка и живописи (акварель) скоро обратил на меня внимание. Это случилось так.

В последних числах августа я под утро почувствовала, что к моей постели быстро приближается и проходит дальше мой братец Коля, который уже был на фронте. Сквозь сон я услышала слова: «Я был в сражении и вышел, и жив, и никогда не умру...» Я проснулась с чувством, что братец тут со мной рядом. Я рассказала об этом сне родителям, но слова «никогда не умру» им не передала. Папа и мама были рады моему сну, так как верили, что Господь сохранит Колю. Письма от него ещё шли. Но я чувствовала, что их скоро уже не будет. Пришло извещение о смерти Коли, и на сороковой день мы его отпевали. Домой к нам собрались наши друзья, много «маросейских» кружковцев. Пели тихо и трогательно. Готовясь к поминкам, я была на рынке. В октябре трудно было найти цветы, но я все же купила гвоздички с зеленью можжевельника. Этот скромный букетик я поставила у икон, как бы на могилку братца. Мне хотелось этот букетик запечатлеть навсегда, и я написала акварелью натюрморт: синенький кувшинчик, занавес окна, прощальный вечерний свет падает на цветы и веточки. Когда писала, чувствовала благодатное веяние Колиной души — ведь это были его цветы.

Когда преподаватель увидел этот натюрморт, то охнул и застыл. Видно, его душа ощутила присутствие благодати в моей работе. Теперь, когда я на старости лет много пишу, то ценю то первое впечатление зрителя, когда у него, бывает, невольно вырывается: «Ах!» Потом молчание, потом рассуждение и т. д.

Преподаватель Кошевой сказал мне: «Вам место не здесь. Вам надо серьёзно заняться живописью. А тут мы будем работать только акварелью». С тех пор он обращал на меня особое внимание, не переставая постоянно посылать меня учиться писать маслом. В конце второго семестра Кошевой помог мне перейти учиться опять в среднюю школу, но уже в художественную, где в старших классах писали маслом. Я с радостью рассталась с обществом студентов, среди которых я была, как белая ворона. Подруг задушевных у меня не было, на вечера я не ходила и вообще всячески избегала общества. Нам преподавали военное дело: умение стрелять, чистить оружие, дежурить по ночам... Все теоретические предметы в моей зачётке были сданы на «пять», но разобрать и собрать по частям автоматы ППД или ППШ я не могла (настолько я была слаба, что с трудом поднимала оружие). А на ночных дежурствах студентки вели такие безнравственные разговоры, что одна из них предупредила меня:

— Ой, Наташа! Какая это была ужасная ночь, чего я только не наслушалась. Как будто в душу мне наплевали. Берегись — это ждёт и тебя!

А студентки поглядывали на нас с ехидной улыбочкой, говоря:

— Теперь одна Наташка осталась у нас непросвещённая, но доберёмся и до неё.

Но Господь спас — я ушла из института.

Ещё год просидела я в средней школе, подсказывая ребятам пройденный давно курс наук и ещё не забытый. Только благородный старик-физик освободил меня от посещения его уроков, а остальные я должна была отсиживать. Но зато все лето я усердно писала и рисовала. А в 1946 году я поступила в Строгановский художественный институт, где проработала первый семестр в библиотеке.