Так и в первый год служения моего отца Владимира в сане дьякона часов около четырёх вечера к храму подъехала машина, из которой величественно вышли благочинный и дьякон. Открыли ворота, удивились, что гости рано пожаловали, так как службу обычно начинали в шесть часов вечера. Но тут благочинный заявил, что в этот день он начнёт вечерню в пять часов. Настоятель храма был удивлён, но спорить не смел — начальство велит. Наш Василий был тогда старостой и звонарём. Он любил за час до службы звонить, а минут за двадцать до вечерни вместе с женой Варварой совершать торжественный перезвон во все колокола и колокольчики. Это получалось у них лихо и красиво. А в этот раз наш староста ещё и забраться на колокольню не успел, как оказалось, что пора начинать службу. Василий не побоялся противоречить заслуженному протоиерею. Да и доводы Василий приводил веские: хор ещё не пришёл, петь некому, народ тоже ещё не собрался, храм пуст. Но благочинный настоял на своём, велел звонить. Володя мой, как и местное духовенство, послушно облачился, облачился и дьякон, приехавший с благочинным. У меня тогда ещё детей не было, я быстро собралась и пришла на клирос. Смотрю -в храме пусто, ни хора, ни прихожан ещё нет. Вдруг вижу: благочинный уходит, а за ним его протодьякон. Что же случилось?
Оказалось, что староста пустился в спор с благочинным, а тот, не терпя возражений, сказал: «Если не подчиняетесь, то я не стану служить у вас — уеду!» Василий ответил: «А ворота открыты, можете уезжать». Благочинный с протодьяконом с гневом и обидой вышли из алтаря, сели в машину и уехали. «Ну, теперь не быть твоему брату священником», -сказали Василию. Ведь это продвижение должно было идти через благочинного, а после всего случившегося прихожане Гребнева не смели и на глаза показаться своему благочинному. Так и не было Володе продвижения, пока благочинный не сменился.
Но в 1953 году отец Федор Баженов сменил прежнего благочинного. Он, как и его предшественник, часто бывал на престольных праздниках, куда нередко приглашали и моего супруга. Отец Федор обратил на Володю внимание, он понравился священнику и голосом, и благоговейным служением. Тогда отец Федор пригласил Володю послужить у них в Лосинке, где отец Федор показал моего дьякона своим прихожанам и сослуживцам. Мой отец Владимир всегда им нравился. А в храме Адриана и Наталии (то есть в Лосинке) тогда священника недоставало, место было свободно. Вот и решил отец Федор походатайствовать за Володю перед архиереем. Дело повернулось быстро, осенью, на Воздвиженье, супруг мой стал священником.
Ну и досталось мне с отцом Фёдором от гребневских прихожан! Батюшка у себя дома запирал от них ворота, он говорил мне: «Я думал, они мой дом разнесут». Делегация за делегацией обивала все пороги, требуя, чтобы Володю вернули в Гребнево: «Мы мечтали видеть его священником у себя, он вырос у нас на глазах, его отец у нас служил тридцать лет, здесь у нас его дом, его мать, его семья живёт... Немыслимо ему ездить на службу в такую даль, ведь свой храм у него под боком!» И так переживали бедные старики, так волновались, не желая расставаться с Володей! И ко мне домой они не раз приходили, просили меня помочь им вернуть дьякона обратно к ним, но уже священником. Я разводила руками, утверждала, что от меня ничего не зависит. Тогда они обратились к самому моему отцу Владимиру. Со слезами на глазах умоляли его старички остаться в Гребневе, но он тоже говорил, что это не его воля. Тогда поехали к архиерею. Тот ответил на их просьбу: «Пусть отец Владимир Соколов напишет мне прошение, я сразу верну его к вам».
Радостные вернулись прихожане в Гребнево.
— Мы добились, архиерей обещал! — сказали они мне. — Вот и прошение от имени отца Владимира готово, пусть только руку свою приложит, пусть распишется — и будет переведён обратно!
Но не тут-то было. Володя категорически отказался, сказал:
— Я не смею...
Да он в душе и не желал оставаться в Гребневе. Он видел, как поступали доносы и клевета от местных людей на священников, боялся, что и его ждёт такая же участь. И он был прав: «Не славен пророк в своём отечестве».