Под крылом мотылька

– Опомнитесь, Прасковья Филипповна! Что вы такое тут говорите!? – лепетала Ольга Сергеевна. Когда Игорь Борисович появился в прихожей, жена стояла, грея сердце ладонью, прислонившись к стене. А на тонких губах Прасковьи Филипповны играла улыбка: ее поражало не противление, а люди, от которых оно исходило. Ей хотелось взглянуть на хозяев, прищурившись, из-под ладошки, дескать, «Это кто там попискивает?»

– Я вас прощаю: – она неожиданно смилостивилась и, глядя из-под приспущенных век, уже адресовалась к обоим, – вы могли и не знать, как мой Ничипуренко расправляется с хамами. В проеме мелькнул пышный хвост Леопольда.

– Вы еще держите эту пакость? – поразилась женщина… и рассмеялась. – Ах да, я забыла: вы все тут – Кошко!

– Знаете… – начал было Игорь Борисович, но его перебили: «Мы все про вас знаем»!

– Ну вот что… – Игорь Борисович распахнул наружную дверь. – Попрошу нас оставить!

– Это вы мне!? – изумилась Прасковья Филипповна. Вообще-то она уважала силу, но тут выступала не сила, а, можно сказать «черте что» – «курям на смех».

– Будьте любезны, оставьте наш дом. – Игорь Борисович исходил вежливостью, как самоубийцы исходят кровью.

– Хорошо, я уйду… – согласилась Ничипуренко. – Только учтите, так просто это вам с рук не сойдет!

А на улице она с сожалением покачивала головой, признавая, что этих ничтожеств трудно казнить: «Комара или муху можно размазать о стенку… но попробуй прихлопнуть бациллу».

Отведя Ольгу Сергеевну на «корову», взяв ее за руку, наблюдая, как медленно сходит бледность с родного лица, Игорь Борисович думал об удивительном «парадоксе профессий»: он вот, здоровый мужик, занимается гуманитарной наукой, а Ольга, хрупкая женщина, тащит на слабых плечах своих воз многомудрой и склочной инженерской работы. Разве по нынешним временам кормилец семейства может польстится на инженерский оклад?!

Когда боль отошла, Ольга Сергеевна тихо сказала: «Страдаешь? Первый раз в жизни позволил себе непочтительность к даме… Не мучься: ты ее просто вежливо выпроводил…. Удивляюсь, как духу хватило… – Она погладила мужа по бритой щеке, усмехнулась. – Растешь, червяк… Ну расти… Теперь будем ждать, что они против нас там придумают».

– Мы им – не по зубам, – хорохорился Игорь Борисович.

– Ишь ты, храбрый выискался!

– Ольга, ты помнишь, как сказано в физике, чем центр тяжести ниже, тем больше устойчивость тела.

– Имеешь в виду наш первый этаж?

– При чем здесь этаж!? В самой жизни мы занимаем устойчивый «полуподвал».

– Философствуем? – улыбнулась Ольга Сергеевна.

А тем временем «Конец сна» приближался. «Мотылек» относился к спавшим, как мать относится к детям, с которыми придется расстаться. Он был хозяином снов, и спавшие, как малые дети, обращались к нему, называя придуманными именами. Фантазии их были лишь искаженными бликами Истины. Они умоляли помиловать, благословить, пожалеть, пощадить что-то дать или что-нибудь не допустить. И он «миловал», «благословлял» и «давал» или не «допускал», помогая лишь тем, кто просил за других: таково условие СНА. Помогал он и тем, кто его не просил, а надеялся лишь на себя: такие, как неназойливые и достойные люди больше других заслуживали ЕГО помощи… Только скоро все равно все это кончится.

20.

После отъезда Ирины, малыш остался единственным утешением в доме. Приятно было смотреть, как к нему возвращаются силы. Одно наслаждение было гладить котенка, трогать нежные ушки, пропускать через пальцы веер хвоста. Это маленькое, по природе своей, независимое создание, исполненное доверия к людям, целиком полагалось на них. Любо было видеть, как оно носится, задрав хвост, или, гоняясь за белыми бабочками на пустыре, выпрыгивает из некошенных трав.

В подвале встретили малыша, как новое молодое лицо. Котенок и сам ощущал себя заново рожденным. А память хранила столько разных событий, что казалось, в единственной жизни им просто не уместиться. Зимой он боялся злых «псов усталости». Теперь, когда вечерами Кошко отправлялись гулять, малыш притворялся, что незаметно крадется за ними, на самом же деле – только чуть-чуть провожал, довольный, что видит их вместе. Хозяева прятались от Леопольда в кустах и прыскали со смеху, точно дети, не зная причины. А он забирался под зачехленный «Москвич», откуда, как из-под кресла, были видны только ноги людей, и радовался, что пока еще – все хорошо.

В подвале многое переменилось: не было больше ни миленькой кошечки, ни Полосатика, ни злого сатрапа. Избранный круг распался. Боевые коты разбрелись кто куда. Чумка произвела настоющую революцию, и кошки привыкали к свободе.

Общительный по натуре малыш тянулся к подобным себе, и хозяева уже несколько раз отпускали котенка на ночь. А утром он садился напротив окна, и, чуть-чуть склонив голову на бок, без слов говорил: «Я тут. Все в порядке!»

– Иди скорей, маленький, я открою тебе! – причетала Ольга Сергеевна.

Началась пора жизни, исполненная предчувствий неизъяснимого счастья. Леопольд не задумывался, что с ним творится, полагая, что только такою и может быть жизнь, что только для этого и существуют на свете кошки и люди.