Под крылом мотылька

2. Малыш проснулся чуть свет, побродил по кровати. Хозяйка включила лампу как раз в тот момент, когда он неловко спрыгнул на коврик и, наскоро облизавшись, куда-то потопал. - Погулять захотел? Погуляй, мой хороший! - разрешила добрая женщина, даже не подозревая, что с этой минуты обитатели дома вступают в полосу неприятностей, связанных с новым жильцом. Теперь изнутри малыша распирала ужасная сила: он должен был "сделать кошачьи дела", но мешало Табу. А совета спросить было некого. Запрещалось прудить, там, где спишь. Ковер был "живою спиной". В ванной комнате "семенила родная капель" - он не мог оскорбить ее непристойными запахами. Терпеть больше не было сил, и котенок "пристроился" там, где стояла сырая хозяйская обувь. Облегчившись, - вернулся к "корове", но запрыгнуть не смог и разлегся на шлепанцах. Он не слышал, как встали хозяева. Учуяв подозрительный запах в прихожей, они разбудили малышку, ткнули носиком в мокрое место и посадили возле стиральной машины на газетный листок, прикрывающий синюю плошку. При этом они так шумели, что котенок, зажмурившись, ждал, что его вот-вот слопают. Но его не тронули ни на этот раз, ни потом, и малышка решил, что теперь так будет всегда: как только он напрудит, его ткнут носом и посадят на синюю плошку - не очень приятно, все же терпимо. Но скоро жизнь сделалась просто невыносимой: хозяева взяли за моду шлепать котенка. От криков их побои казались больнее, поэтому, "сделав дела", малыш забивался в какой-нибудь угол. Однако его все равно находили и, выуживая из укрытия, приговаривали: "Леопольд, подлый трус, выходи'" В доме было много укромных местечек. Его выманивали извивающимся пояском, а потом им же и наказывали, приговаривая: "Вот тебе, Леопольд! Что б не пакостил!". Теперь, когда его брали на руки, он мелко дрожал. Вечером, как и раньше, малыша приносили в постель и укладывали на одеяльце, но стоило выключить свет, он крался в ноги: чтобы спать, ему надо было прислониться к чему-то живому и теплому. А утром все повторялось: крики, выманивание, наказание и синяя плошка с газетным листочком. Он уже чувствовал, эти чудовища с ним на пределе, но не мог взять в толк, чего от него добиваются. Одна бывалая женщина объяснила хозяйке, что у кошечек, как у людей есть дебилы: "Их учи не учи, бей не бей - все без разницы" Советовала обработать места, где котенок прудил... И скоро квартира наполнилась запахом уксуса. А потом обнаружили настоящий тайник. Он надеялся, что его сокровенное место, в углу за огромным диваном, никогда не найдут. В самом деле, хозяева удивлялись, как, получая уже и вареное мясо и рыбу, он по прежнему только "прудит". Если девочка жаловалась, что пахнет "кошатиной", мать говорила: "Сама просила котенка - вот теперь нюхай!" Но когда отодвинули мебель, то ахнули: столько здесь было какашек. Плинтус и пол выскребали ножами. А Леопольд был отхлестан за милую душу. - Теперь уже точно сожрут! - думал он, сидя в плошке на сложенном вдвое листке. Решил никуда не ходить, а сидеть и выслушивать жалобы труб, проходящих сквозь ванную комнату. Он дремал целый день, пока не услышал хозяйскую дочку: "Лепка, ты здесь? Безобразник такой, попробуй мне только напакостить!" И содрогнулся, когда она вдруг закричала: "Мамуля, скорее! Иди, погляди!" Должно быть с отчаяния Леопольд изменил своему табу, напрудив там, где дремал, но не в плошку, как хотели хозяева, а позади нее. Оставаясь на сухом листе, он даже не понял, как это вышло. Котенка взяли на кухню, где его ждало яичко и молоко. Под плошкою вытерли, но не особенно тщательно, чтобы оставшийся запах напоминал. То, что в этот раз не побили, казалось случайностью: то ли забыли, то ли делают вид, что забыли побить. Выбрав желток и с отчаяния вылакав блюдце белого пойла, Леопольд возвратился в ванную комнату и заснул возле теплой трубы. Проснулся он в панике: очень уж не хотелось быть снова битому. Принюхиваясь, заметался по гладкому полу. На этот раз запах привел к синей плошке, накрытой бумагой, где часто сидел в наказание ... И он опростался, едва взгромоздившись на место с полным брюшком, а затем, подчиняясь "инстинкту захоронения", начал топтать и терзать коготками бумагу. На шум прибежала хозяйка, и, вместо того, чтобы бить и браниться, вдруг принялась осыпать его ласками, называя: "Лепушкой", "Лапушкой", "умницей", потом вымыла плошку и накрыла свежим листком. - Опять притворяются, - недоверчиво думал котенок. На кухне в розеточке он обнаружил вареную рыбу, и, хотя еще не был голодным, на всякий случай умял - "кто знает, что ждет впереди" - и вернулся к поющей трубе. В этот день еще раза два мыли плошку. Оставшись небитым, котенок повеселел, не догадываясь, что ему уготовано вечером. Хозяин, вернувшись из института, выслушал новость, спрятал еще не проснувшегося малыша под пальто и вышел из дома. Котенок учуял мороз задрожал, запищал и, цепляясь когтями, обезумев от снежного блеска и ледяного дыхания улицы, стал карабкаться на человека, словно на дерево. - Им надоело возиться со мной! - решил он. -Я пропал!