Под крылом земля

— Боюсь, нам будет тесно. У меня тяжелый характер.

— А у меня легкий. Вот и будем дополнять один другого. Говорите скорее, согласны?

— Ну, вы действительно поэт… и фантазер, — сказала Люся, тряхнув головой. — Давайте уж вернемся на грешную землю!

Отвернувшись, она стала смотреть на темную реку. Шлепая плицами по воде, шел пароход. Мерно и тяжело ухала машина, плескались волны о берег.

Проводив глазами одинокий сигнальный огонек на мачте, мы пошли в центр города. Люся все смотрела на разукрашенные здания, а я смотрел на Люсю. В своем легком васильковом платьице она была словно былинка — тоненькая, невесомая.

Вдруг лопнул шпагат, и сверток, который я нес, развернулся. На мостовую упали две книги. Я бросился поднимать их. Это оказались философские словари. Один из них был завернут в целлофан.

Значит, Люся была со Сливко! Как же это могло случиться? Может быть, он где-нибудь подкараулил ее? Но почему же она не сказала об этом мне? Может быть, когда я говорил ей о своей сокровенной мечте, она думала о Сливко и скучала со мной?

— Вы что загрустили? — спросила Людмила. — Смотрите, как чудесно переливаются огни, — она показала на здание театра, расцвеченное лампочками.

— Люся! — почти крикнул я. — Вы встречались сегодня с майором Сливко. Это он вас снабдил словарем.

Людмила остановилась, откинув голову и прищурив глаза.

— Это допрос? — Она потянулась за свертком. — Дайте-ка. Любопытному нос прищемили.

— Мне важно знать.

— Ну, допустим, встречалась.

— Я спрашиваю серьезно, Люся.

— И я серьезно.

— Ну что ж, значит, у него больше прав! Я не стану поперек дороги. — Эти слова я хотел сказать шутливо, но шутки не получилось.

Людмила посмотрела с каким-то особенным любопытством, точно увидела во мне что-то новое. Потом вдруг заторопилась домой. Сердце мое тревожно заныло.

Мы молча дошли до трамвайной остановки. Я попытался сесть вместе с Люсей в вагон, но она сказала отчужденно:

— Не надо.

Трамвай тронулся. Некоторое время я шел рядом с ним. Люся не посмотрела в окно, не помахала мне рукой, как бывало раньше.

Скрежеща колесами, трамвай удалялся. Вот он чиркнул дугой по проводам — синий свет озарил на секунду крыши домов — и скрылся за поворотом.

На лестнице я столкнулся с Ножной Павловной. Придерживая рукой подол черного вечернего платья, она спускалась по ступенькам. Каштановые волосы падали на открытую белую спину.

Увидев меня, Нонна Павловна улыбнулась:

— Поздно возвращаетесь, Простин (она всех, в том числе и мужа, называла по фамилии). Бр-р-р, какой хмурый. Непраздничный.

Я попробовал улыбнуться.

— Одолжите папиросу, — страдальчески проговорила она, — не заставляйте спускаться вниз.

— Сейчас. Только схожу за ними домой.

— Если вас не затруднит. — Нонна Павловна вставила в замочную скважину своей двери ключ и обернулась ко мне. — Я оставлю открытой.

В комнате, где я не был с тех пор, как хозяин ее очутился в госпитале, было душно и накурено. В поршне, заменявшем инженеру пепельницу, валялось множество окурков. На столе, застланном яркой скатертью, стояла ваза с апельсинами, недопитые бутылки, рюмки.

Нонна Павловна знакомым округлым жестом указала на кресло. Налила в рюмку вина и с милой, чуточку грустной улыбкой протянула мне:

— Вам это сейчас необходимо. Для поднятия настроения.

Я вышил и спохватился, что пью один, лишь когда Нонна Павловка вновь наполнила мою рюмку.

— С одной захромаете.

— Одному пить неудобно, да и скучно.

— Не настаивайте, — Нонна Павловна потянулась за конфетами. Неверное движение выдало ее.

— Вы устали, — сказал я, — а почему-то должны забавлять меня. Я пойду.

Она провела тыльной стороной ладони по гладко зачесанным вискам и рассеянно улыбнулась. Эта улыбка удержала меня.

Я взял с дивана коробку духов, обтянутую малиновым шелком.

— Это, разумеется, от Аркадия Яковлевича. Нонна Павловна усмехнулась:

— Одинцов скорее помнит, сколько часов осталось работать мотору на вашем самолете, чем обо мне. А впрочем, — Нонна Павловна грустно посмотрела на меня, — все это я шучу, Простин, шучу, шучу…

Она подошла к пианино, взяла несколько сильных аккордов, и вдруг сумбурный звук струн сменился тихим плачем.

Я растерялся. Потом схватил стакан и побежал на кухню за водой. Когда я вернулся, Нонна Павловна уже стояла, опершись рукой о крышку пианино. Тонкие пальцы гладили лакированную поверхность.

— Не надо воды. Это от переутомления, уже прошло.

У меня появилось сильное желание поцеловать эту красивую женщину. Поцеловать назло Людмиле, которая не видит, не хочет видеть, как ее любят.

Я шагнул к Нонне Павловне.

«Наверное, Кобадзе целовал ее, — мелькнуло в голове. — И все это за спиной у мужа. Да как мы смеем?!»

В зеркале напротив я увидел майора Сливко. Он стоял в дверях и, казалось, раздумывал, уйти или нет, пока его не заметили. Я резко обернулся, чувствуя, что краснею.

— А, пришли, — проговорила Нонна Павловна. — Что ж вы стоите, Сливко? В ногах правды нет.

Она взяла у него фуражку и стала рассматривать золотой ободок на козырьке.

— Давайте-ка, пилоты, чай пить. Говорят, хорошо действует на тех, кто выпил. Сливко, вы сегодня выпили, надеюсь?