Под куполом (без карты)

— Но я же в порядке, разве нет? У меня вновь болела голова перед этим… то есть ужасно болела… но все уже прошло. Я же в порядке, правда?

— Сейчас я тебе ничего еще не могу сказать, — ответил Расти. — Мне надо поговорить с Терстоном Маршаллом и просмотреть кое-какие книги.

— Чувак, тот мужик никакой не доктор. Он преподаватель английского.

— Может, и так, но тебе он все сделал надлежащим образом. Лучше, чем вы ему с Фрэнком, насколько мне известно.

— Да мы просто немного поиграли, — махнул небрежно рукой Джуниор. — Кроме того, для тех детей мы все сделали хорошо, разве нет?

— Тут я тебе не могу возразить. А теперь, Джуниор, просто расслабься, отдыхай. Почему бы тебе не посмотреть немного телевизор?

Джуниор подумал-подумал и спросил:

— А что на ужин?

6

При данных обстоятельствах единственное, что Расти мог придумать для уменьшения отека в том, во что превратился мозг Джуниора, были инъекции манитола. Он извлек из дверей карточку и увидел прицепленную к ней написанную незнакомым петлястым почерком записку:

Дорогой д-р Эверетт. Что относительно манитола для этого пациента? Я не могу прописывать, не имею понятия о правильном количестве.

Терси.

Расти дописал внизу нужную дозу. Джинни права: Терстон Маршалл ценное приобретение.

7

Двери в палату Большого Джима были приоткрыты, но комната стояла пустой. Его голос доносился из любимой дремальни покойного доктора Гаскелла, и Расти направился в комнату отдыха. Он и не подумал взглянуть на карточку Большого Джима, небрежность, о которой он вскоре пожалеет.

Большой Джим, полностью одетый, сидел возле окна, держа возле уха телефонную трубку, вопреки тому, что плакат на стене изображал большой ярко-красный мобильный телефон, перечеркнутый большим и также красным X, чтобы поняли даже малограмотные. Расти подумал, что получит большое удовольствие, приказав Большому Джиму прекратить телефонный разговор. Конечно, это политически некорректный способ начинать процесс, который должен стать одновременно медосмотром и дискуссией, но именно это он и собирался сделать. Он уже сделал шаг вперед, но тут же остановился. Похолодел.

В памяти ясно всплыло: он не может заснуть, поднимается, чтобы пойти съесть Линдиного пирога с клюквой и апельсинами, слышит тихий скулеж Одри, который доносится из спальни девочек. Идет туда посмотреть на своих Джей-Джей. Сидит на кровати Дженни под плакатом ее ангела-хранителя — Анны Монтани.

Почему эти воспоминания пришли так поздно? Почему все это не припомнилось ему во время его визита к Большому Джиму, в его домашнем кабинете?

«Потому что я тогда не знал об убийствах; тогда я переживал только за пропан. А также потому, что у Дженнилл не было никакой эпилепсии, она просто находилась в стадии быстрого сна. Просто говорила во сне».

«У него золотой бейсбольный мяч, папа. Это плохой мяч».

Даже в прошлую ночь, в морге, у него не всплыли эти воспоминания. Только теперь, когда уже совсем поздно.

«Но подумай же, что это означает: устройство на вершине Черной Гряды, возможно, транслирует не только радиацию, а также еще что-то другое. Назовем это навеянным предвидением, назовем это чем-то, для чего пока что даже не существует названия, но как бы мы это не назвали, оно есть. Таким образом, если Дженни права относительно золотого мяча, тогда все дети, которые в обморочном состоянии объявляли об ужасах Хэллоуина, также правы. Но означает ли это, что все должно произойти точно в этот день? Или, может, раньше?»

Расти склонялся к последнему. Для кучи городских детей, возбужденных ожиданием игры в «козни и лакомства», Хэллоуин уже начался.

— Меня не интересует, что там у тебя, Стюарт, — проговаривал Большой Джим. Похоже, что три миллиграмма валиума не добавили ему благоразумия; он был безоговорочно наглым, как всегда. — Вы с Ферналдом должны поехать туда, возьмете с собой Роджера… а? Что? — Он послушал. — Я еще должен тебе что-то объяснять? А то ты сам не смотрел никчемный телевизор? Если у него хватит наглости тебе возражать, ты…

Он поднял голову и увидел в двери Расти. Лишь на короткий миг лицо Большого Джима приобрело оробелый вид человека, который прокручивает в голове только что состоявшийся разговор, стараясь угадать, сколько из него мог услышать новый свидетель.

— Стюарт, я здесь сейчас не один. Я тебя потом наберу, и будет лучше, если ты тогда скажешь мне то, что я хочу услышать. — Он прервал связь, не простившись, и, оскаля в улыбке свои мелкие верхние зубы, протянул телефон Расти со словами: — Знаю, знаю, это наглость, но городские дела не могут ждать. — Вздохнул. — Нелегко быть тем одним, от которого все зависит, особенно, когда сам не очень хорошо себя чувствуешь.

— Вероятно, тяжело, — согласился Расти.

— Бог мне помогает. Желаете услышать, какой философией я пользуюсь в жизни, друг?

«Нет».

— Конечно.

— Когда Господь закрывает двери, Он открывает окно.

— Вы так думаете?