Под куполом небес

Его шорная пропахла кожей и лошадьми. Это было царство уздечек, подпруг, всевозможных сёдел и стремян. Все стены были увешаны конской сбруей. Некоторые вещи имели вековую историю. Например, старинный длинный хлыст-шамбарьер – по слухам, самого господина Чинизелли! Великого мэтра! Здесь был своеобразный музей, куда любили приходить цирковые – посмотреть, послушать рассказы Захарыча, отведать его фирменного чайку.

В шорной едва умещались деревянный сундук с металлическими оковами по углам, небольшой стол и старинный кожаный кофр, который хранил цирковые тайны. В этой тесной комнатушке без окон, при конюшне, Захарыч работал и жил. Здесь жила и Варька. Цирк стал ей и домом, и судьбой…

Алый манеж кипел жизнью, отмеряя сезоны стрелками часов на циферблате арены. Земля во Вселенной лихо накручивала обороты, как жадный до денег счётчик в городском такси…

Подошло время стать Варьке матерью. Она принесла четырёх симпатичных «варваров», как сообщил Захарыч, которые поселились в сарае цирка, где хранилось сено.

Однажды по чьей-то оплошности сено в сарае загорелось. Ушедшая на минуту от своих детёнышей Варька с воем бросалась в огонь. Захарычу с трудом удалось поймать её и усадить под замок, пока тушили пожар. Огонь перекинулся на край конюшни, где стояли лошади. Дым, ржание лошадей, крики людей, тревожные сирены пожарных машин навсегда врезались в память собаки.

Конюшню потушили, основательно залив водой. От сарая остались чёрные дымящиеся головешки, а от Варькиного счастья – пахнущие дымом воспоминания да горькая пыль пепелища…

Два дня она надрывно выла, вызывая у всех озноб. На третий притащила откуда-то в зубах чёрного котёнка и успокоилась.

Так на конюшне в хозяйстве Захарыча появился кот… Земля вновь накрутила оборотов во вселенной, как воздушный гимнаст на лопинге. Время прошуршало листками календаря, пропело вьюгами, отзвенело ручьями.

Чёрный, как вороново крыло, с белым галстуком и белыми кончиками лап подросший Варькин воспитанник всё чаще привлекал внимание окружающих. Если кто-то унизительно для его слуха звал «кис-кис», он медленно поворачивал зеленоглазую усатую морду и, презрительно щурясь, дёргал кончиком хвоста. За свою величественную походку и красоту кот получил всеобщее признание и соответствующую кличку Маркиз. Крысы, которые до того припеваючи жили на конюшне, притихли и попрятались. Кот стал властителем их дум и вершителем судеб.

Каждый вечер Маркиз устраивался спать в уютной мохнатой шкуре «мамы Вари». Прежде чем улечься, кот основательно топтал передними лапами бок собаки, урча, как маленький мотороллер. Варька, развалившись, блаженно улыбалась, обнажая белоснежные клыки, и играла кончиком влажного языка в такт своему учащённому дыханию. Она взвизгивала, угрожающе клацая зубами, когда когти увлёкшегося кота впивались в её тело, но тут же успокаивалась. Маркиз на мгновение останавливался, смотрел с укоризной на «маму», мол, любишь – терпи! Продолжал топтаться и урчать на всю шорную…

Однажды кто-то в цирк принёс цыплёнка. Он забрёл на конюшню, где в это время прогуливался Маркиз. В последнем проснулся хищник, и он начал охоту. Кот загнал цыплёнка в угол между ящиком с реквизитом и стеной денника, стал медленно наступать. Усы его топорщились, зелёные глаза пылали, светились азартом и торжеством превосходства. Расстояние сократилось до удара лапой. Кот потянулся к цыплёнку и… тот обречённо запищал, закрыл глаза и отчаянно клюнул молодого хищника в нос. От неожиданности Маркиз мяукнул, сделал сальто-мортале и сразу признал право цыплёнка на жизнь и независимость.

Наблюдавшие за этой сценой Пашка с Захарычем насмеялись вдоволь и пошли сооружать для маленького героя закуток.

– Так, – рассуждал Стрельцов. – Теперь их на моей шее трое. Нет! С Пашкой – четверо…

Прошло время. Вскормленный в дружной семье Захарыча молодой петушок впервые, тенорком, прокукарекал. Свою петушиную арию он исполнял не так, как его родственники, а как-то «по-иностранному». Сначала он пропевал своё международное «ку-ка-ре-ку-у!..» и на последнем слоге, когда заканчивалось дыхание, вдруг неожиданно вдыхал, вопросительно добавляя «да-а-а?..», как бы удивляясь самому себе. Выходило очень забавно и необычно.

Артисты наградили певца за чистый голос и «иностранное произношение» итальянским именем Петруччио. Так в кругу цирковых появился третий всеобщий любимец.

Любопытно было наблюдать за животными, когда они спали. Варька – на панно, свернувшаяся в клубок, сверху на животе у неё – Маркиз, над ними, на жёрдочке, – Петруччио. Этакая цирковая пирамида дедушки Дурова. Повернётся ли во сне Варька, потянется ли во сне, зевая, Маркиз, Петруччио тут же вскинет голову и забеспокоится:

– Кто-кто-кто?..

Рано утром, только первый лучик пробьётся в широкие окна конюшни и приоткрытую дверь шорной, Петруччио будит всех своим приветствием:

– Ку-ка-ре-ку-у!.. – И обязательно спросит в конце: – Да-а-а?..

– Да, – привычно ответит Захарыч и ворчливо добавит: – Спи, патефон, ещё только четыре часа утра…