Под лапой. Исповедь кошатника

Пока папа благодарил его и они обсуждали очередную волну преступности, накрывшую нашу округу из трех домов, – как на ферме неподалеку связали и избили парочку, или как одна голодная лиса стала заклятым врагом Фрэнка, – он давал мне подержать лопату. Не знаю зачем, я не ставил ее на землю; так мне казалось, что я ему помогаю.

Живя в Окволде, я привык, что немногословные местные жители постоянно бросают мне в руки нечто, отмеченное смертью. Например, когда я оставался один дома, то частенько открывал дверь нашему леснику – у него был огромный нос картошкой, а цвет лица – будто рисовую бумагу вдавили в потроха, и однажды тот молча кинул мне трех еще теплых, но однозначно скончавшихся фазанов. Я был ошарашен. Можно подумать, что после такого от врожденной брезгливости не останется и следа, однако когда я держал в руках инструмент, который только что привел к кончине чего-то пушистого и беспомощного, меня начинало тошнить.

Надо было видеть, как отец рубит дрова или строит загон для цыплят: он с легкостью окунулся в деревенскую жизнь. Не переставая уговаривать нас с мамой переехать в какую-нибудь глушь, папа представлял себя эдаким мастером на все руки. Правда, когда дело дошло до неприглядной сути сельской жизни, стало ясно, что он многого не умеет.

Делясь историями из жизни с друзьями, отец представлял все так, как будто он делал одолжение Фрэнку, предлагая умертвить больное животное, а не наоборот. «Естественно, я способен прикончить полудохлого кролика, горностая или мышь, – говорил он, – но Фрэнк вдруг выглядывает из-за кустов, прямо истекает слюнями, как тут ему отказать».

– А я говорил, что у Фрэнка во дворе есть специальная колода? Иногда он сначала делает себе чай и даже достает раскладной стул.

Приехавшие из города учителя на замену зачарованно слушали его рассказ.

Можно было подумать, что, позволяя соседу избавлять от мучений больных зверей, мы оказывали услугу нашей деревушке: не появляйся Фрэнк из-за нашей изгороди с винтовкой в руках, он стал бы позором всего Ноттингема – высматривал бы застрявших в заборе из колючей проволоки кроликов и обращался бы с нахальными предложениями к владельцам трехногих собак. Однако и я, и отец с мамой знали, что это лишь доля правды. Несколько раз я действительно видел, как папа сам избавлял несчастное существо от страданий – с мрачным видом, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Однажды Слинк, оказавшаяся, несмотря на ее пугливую походку, жестоким хищником, поймала мышь и оставила ее корчиться от боли на полу кухни. Из окна моей комнаты я видел, как отец положил бедную зверушку в пакет и раздавил ее колесом своего универсала «Воксхолл Астра».

Конечно, я ничего не решал на семейном совете, и, к счастью, решение вопросов об эвтаназии животных меня не касалось. Я неделями страдал, если случайно наступал на паука, так что даже подумать не мог о том, чтобы взять молоток или лопату и прибить полудохлого грызуна, которого Монти или Слинк оставили на пороге у задней двери.

Монти, который со счастливым видом сворачивался у меня на кровати и бродил со мной по окрестностям, несомненно, был моим котом, но, появись он с парализованной землеройкой в зубах, ответственность за Монти сразу переходила к родителям. Если его охота и заходила слишком далеко, то виноваты были мама и папа – либо они недостаточно строги с ним, либо купили мало кошачьей еды. Правда, когда пять лет спустя, уже в Норфолке, зверства приняли серьезный оборот, ответственности мне было не избежать.

Если между тем периодом детства Брюера, когда большую часть времени он с криком взбирался по дверям патио, чтобы я впустил его назад в теплый дом, и тем, когда он стал самым жестоким серийным убийцей в мире животных Восточной Англии, и был некий переходный момент, то я его упустил. Голосок его по-прежнему звучал, как скрип детской коляски, но в остальном к весне 2002 года наш котик был готов забыть о том, каким сосунком он был в детстве, и ринуться в бой.

Как знать, к чему все это привело бы, не отними мы у Брюера его «королевские регалии». В восемь месяцев Брюер, с крепким телом и шелковистой шерсткой[13], уже был намного крупнее Медведя и сравнялся по размерам с Джанетом. Естественно, если такого грозного вида кот не станет охотиться, остальные усомнятся в его мужественности, но зачем надо было начинать с милых крольчат, которые иногда скакали вдоль изгороди в дальнем углу сада?

Это было страшное и в каком-то смысле захватывающее зрелище. И не только для нас с Ди: Шипли и ставший более-менее мужественным Ральф тоже бывали кровожадными, однако они предпочитали держаться поодаль и подбадривать Брюера, прямо как взволнованные зрители на петушиных боях. Бой, правда, длился недолго, и вскоре пал первый петух. Тот фазан так и не понял, что случилось: не успел он оказаться у нас в саду, как Брюер повалил его, прямо как в одном матче Воскресной лиги, когда невероятно толстого и рассеянного центрального нападающего сбил с ног обезумевший левый защитник.