Под лаской плюшевого пледа

Жалко мне, когда в печи

Жар, – а ты не видишь!

В дверь – звезда в моей ночи! —

Не взойдешь, не выйдешь!

Платьица твои висят,

Точно плод запретный.

На окне чердачном – сад

Расцветает – тщетно.

Голуби в окно стучат, —

Скучно с голубями!

Мне ветра привет кричат, —

Бог с ними, с ветрами!

Не сказать ветрам седым,

Стаям голубиным —

Чудодейственным твоим

Голосом: – Марина!

Ноябрь 1919

«Та же молодость, и те же дыры…»

Та же молодость, и те же дыры,

И те же ночи у костра…

Моя божественная лира

С твоей гитарою – сестра.

Нам дар один на долю выпал:

Кружить по душам, как метель.

– Грабительница душ! – Сей титул

И мне опущен в колыбель!

В тоске заламывая руки,

Знай: не одна в тумане дней

Цыганским варевом разлуки

Дурманишь молодых князей.

Знай: не одна на ножик вострый

Глядишь с томлением в крови, —

Знай, что еще одна… – Что сестры

В великой низости любви.

<Март 1920>

«Две руки, легко опущенные…»

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую —

Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми —

Яростными – как могла! —

Старшую у тьмы выхватывая —

Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать-разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За́ ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой —

Одуванчик на стебле!

Мной еще совсем не понято,

Что дитя мое в земле.

Первая половина апреля 1920

«Да, друг невиданный, неслыханный…»

Да, друг невиданный, неслыханный

С тобой. – Фонарик потуши!

Я знаю все ходы и выходы

В тюремной крепости души.

Вся стража – розами увенчана:

Слепая, шалая толпа!

– Всех ослепила – ибо женщина,

Всё вижу – ибо я слепа.

Закрой глаза и не оспаривай

Руки в руке. – Упал засов.

– Нет – то не туча и не зарево!

То конь мой, ждущий седоков!

Мужайся: я твой щит и мужество!

Я – страсть твоя, как в оны дни!

А если голова закружится,

На небо звездное взгляни!

Апрель 1920

«На бренность бедную мою…»

На бренность бедную мою

Взираешь, слов не расточая.

Ты – каменный, а я пою,

Ты – памятник, а я летаю.

Я знаю, что нежнейший май

Пред оком Вечности – ничтожен.

Но птица я – и не пеняй,

Что легкий мне закон положен.

16 мая 1920

С.Э.

Сижу без света, и без хлеба,

И без воды.

Затем и насылает беды

Бог, что живой меня на небо

Взять замышляет за труды.

Сижу, – с утра ни корки черствой —

Мечту такую полюбя,

Что – может – всем своим покорством

– Мой Воин! – выкуплю тебя.

16 мая 1920

«Так и́з дому, гонимая тоской…»

«Я не хочу – не могу —

и не умею Вас обидеть…»

Так и́з дому, гонимая тоской,

– Тобой! – всей женской памятью,

всей жаждой,

Всей страстью – позабыть! —

Как вал морской,

Ношусь вдоль всех штыков,

мешков и граждан.

О, вспененный, высокий вал морской

Вдоль каменной советской Поварской!

Над дремлющей борзой склонюсь —

и вдруг —

Твои глаза! – Все руки по иконам —

Твои! – О, если бы ты был без глаз,

без рук,

Чтоб мне не помнить их, не помнить их,

не помнить!

И, приступом, как резвая волна,

Беру головоломные дома.

Всех перецеловала чередом.

Вишу в окне. – Москва

в кругу просторном.

Ведь любит вся Москва меня! —

А вот твой дом…

Смеюсь, смеюсь, смеюсь

с зажатым горлом.

И пятилетний, прожевав пшено:

– «Без Вас нам скучно,

а с тобой смешно»…

Так, оплетенная венком детей,

Сквозь сон – слова: «Боюсь, под корень

рубит —

Поляк… Ну что? – Ну как? —

Нет новостей?»

– «Нет, – впрочем, есть: что он меня

не любит!»

И, репликою мужа изумив,

Иду к жене – внимать, как друг

ревнив.

Стихи – цветы – (И кто их не дает

Мне за стихи?) В руках – целая вьюга!

Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!

Чтоб по людскому цирковому кругу

Дурную память загонять в конец, —

Чтоб только не очнуться, наконец!

Так от тебя, как от самой Чумы,

Вдоль всей Москвы – <плясуньей>

длинноногой

Кружить, кружить,

кружить до самой тьмы —

Чтоб, наконец, у своего порога

Остановиться, дух переводя…

– И в дом войти, чтоб вновь найти —

тебя!

17–19 мая 1920

«Сказавший всем страстям: прости…»

Сказавший всем страстям: прости —

Прости и ты.

Обиды наглоталась всласть.

Как хлещущий библейский стих

Читаю я в глазах твоих:

«Дурная страсть!»

В руках, тебе несущих есть,

Читаешь – лесть.

И смех мой – ревность всех сердец! —

Как прокажённых бубенец —

Гремит тебе.

И по тому, как в руки вдруг

Кирку берешь – чтоб рук

Не взять (не те же ли цветы?),

Так ясно мне – до тьмы в очах! —

Что не было в твоих стадах

Черней – овцы.

Есть остров – благостью Отца, —

Где мне не надо бубенца,

Где черный пух —

Вдоль каждой изгороди. – Да. —

Есть в мире – черные стада.

Другой пастух.

17 мая 1920

С.Э.

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по́ льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим…

И, наконец, – чтоб было всем известно! —

Что ты любим! любим! любим! любим! —

Расписывалась – радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В века́х со мной! под пальцами моими!

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест-накрест перечеркивала имя…