Под Луной

Макс Мах Под Луной (Роман-фантазия)

Ничто не ново под луною…

Н. М. Карамзин, Опытная Соломонова мудрость, или Выбранные мысли из Экклезиаста

Часть I Командарм Кравцов

В этот час к вокзалу, куда приходят поезда с юга, пришел поезд. Это был экстренный поезд, в конце его сизо поблескивал синий салон-вагон, безмолвный, с часовыми на подножках, с опущенными портьерами за зеркальными стеклами окон.

Б.Пильняк, Повесть непогашенной луны

Пролог (1)

1.1

Поезд подошел уже заполночь. Встал, окутавшись паром, на запасных путях — чуть ли не у самого депо — прогремел сочленениями, словно устраивающаяся на отдых стальная тварь, замер: только и жизни, что дыхание часовых, клочьями тумана поднимающееся в холодный октябрьский воздух, да свет, выбивающийся кое-где из-за плотно зашторенных окон.

— Чай пить будешь? — спросил хозяин салон-вагона, раскуривая трубку.

Трубку он раскуривал, не торопясь, «растягивая удовольствие», явно наслаждаясь теми простыми действиями, что почти машинально выполняли его руки. Руки же эти были руками рабочего человека, какого-нибудь слесаря с завода или крестьянина «от сохи», и широкое скуластое лицо им под стать. «Простое» лицо. Но вот глаза… Глаза у человека, одетого, несмотря на глухую ночь, по всей форме — то есть, в сапоги, брюки-галифе, в зимнюю суконную рубаху, перетянутую ремнями — глаза у него были отнюдь не простые. Умные, внимательные, «проницающие»… Хоть и «улыбнуться» могли. Сейчас улыбались:

— Ну?

— Буду. Спасибо, — собеседник был моложе, интеллигентней, и как бы не из евреев, но вот какое дело, ощущалось в этих людях нечто, что сближало их, превращая едва ли не в родственников, в членов одной семьи. Но, разумеется, родственниками они не были.

— Слышал? — не оборачиваясь, спросил старший застывшего в дверях ординарца.

Слышал, конечно. Как не услышать, даже если нарком говорит тихим голосом? Ординарец ведь не первый день на службе. Еще с Гражданской остался, попав в «ближний круг» в Туркестане, да так и прижился. Не стучал и глупостей до чужих ушей не допускал. А служил исправно, так зачем же другого искать?

Однако всегда есть слова, что не только при посторонних не скажешь, но и при своих — подумаешь: «а стоит ли?» И промелькнуло что-то во взгляде молодого собеседника, что не укрылось от внимательных глаз хозяина салон-вагона, насторожило, заставило, собравшегося было расслабиться в компании с младшим товарищем, собраться вновь.

«Что?» — спросили глаза старшего, когда собеседники остались одни.

— Скажи, Михаил Васильевич, я похож на сумасшедшего? — медленно, словно бы взвешивая слова, спросил человек, которому предстояло вскоре стать «военным министром» Украины.

— Говори, Иона, — предложил Фрунзе, выдохнув табачный дым, — здесь можно. Минут пять… можно.

Якир бросил короткий, но не оставшийся незамеченным взгляд на закрытую дверь, потянул было из кармана галифе портсигар, но остановил движение, и посмотрел наркому прямо в глаза.

— Через несколько месяцев, Михаил Васильевич… — произнёс он ровным голосом. — Когда точно, не скажу. Не знаю. В феврале или марте… Зимой… Еще снег лежал. Обострение язвы… Политбюро приняло решение — оперировать…

— Политбюро? — самое странное, что Фрунзе не удивился. Он только побледнел немного и сильнее прищурился.

— Сталин, — коротко ответил Якир. Он тоже побледнел сейчас. Пожалуй, даже больше, чем Фрунзе. — Вы не встанете с операционного стола… — сказал он, переходя на «Вы». — Сердце не выдержит или еще что… Точно не помню.

— Не помните… — переход на «Вы» оказался заразительным, но и то сказать, занимало Фрунзе совсем другое. Взгляда он не отвел, хотя глаза вдруг стали какие-то рассеянные, о трубке забыл, но при этом казался спокойным. — Что еще расскажешь?

— Конспективно… — как бы через силу произнес Якир. — За недостатком времени… — взгляд стал тяжелым. — Льва Давыдовича вышлют в двадцать девятом или тридцатом. Уедет в Турцию, потом в Мексику. Зиновьева расстреляют в тридцать шестом. А меня, — бледные губы растягиваются в подобие улыбки, — в тридцать седьмом вместе с Тухачевским, Корком, Эйдеманом… Рыкова еще, и Бухарина, но их по другому процессу.

— А с ума, значит, не сошел?

— Нет.

— Тогда, что?

— Не знаю, — покачал головой Якир. — Девять дней уже… с этим живу. Проснулся утром, а оно тут, — коснулся указательным пальцем выпуклого лба. — А стреляли в затылок, как и сейчас…

— Он? — Фрунзе не уточнил, кого имеет в виду, но собеседник понял.

— Он, — кивнул. — А еще Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян…

— А Серго? — странно, но Фрунзе не спешил закончить этот бредовый во всех смыслах разговор.

— Застрелился в тридцать шестом.

— Киров?