Читаем Под маской англичанина полностью

Что было для Вас запомнившимися впечатлениями, которые привели к отрицанию национал-социализма и в конечном итоге к эмиграции?

Без обеих моих школ моя жизнь, особенно политическая, проходила бы безусловно совершенно иначе. То, что евреи для меня стали столь важны и что нацистский антисемитизм привёл меня к эмиграции, основано на моей первой школе, Кёнигштадтише Гимназиум поблизости от Александерплатц. Со мной в школе учились высокоинтеллигентные евреи, сыновья еврейских предпринимателей. Они были духовной элитой гимназии, и среди них я нашёл своих друзей и родственные души. Моя первая школа учила меня: евреи — лучшие, это интеллектуальная и культивированная Германия. Хорст Вессель[2] тоже был моим соучеником там, но только другом моим он не был.

В моей второй школе, гимназии Шиллера, я узнал вторую элиту, которая также всегда на меня влияла и к которой я ещё и сегодня немного привязан, а именно Малый Потсдам. Мы в 1924 году переехали в Лихтерфельде, а это был Малый Потсдам. В Потсдаме были генералы, там были полковники, средние и высшие чиновники, офицеры среднего звена. Там задолго до Гитлера жил дух 20-го июля [1944 года]. Это были люди, которые были совершенно против Веймарской республики, но которые были также против нацистов — они были против всякого варварства, они были именно элитой Германии. В Кёнигштадтише Гимназиум под влиянием еврейской элиты я был весьма левым, здесь я стал правым. Вся моя жизнь определилась моими опытами в этих школах.

Исходя из какой духовной позиции, из какой политической позиции Вы отвергли национал-социализм?

Политической позиции в определённом смысле я собственно вовсе не могу себе приписать. Я не принадлежу ни к какой партии, я никогда не был весьма решительным левым или демократом. Если бы правительство Папена — Шляйхера осталось надолго, я возможно был бы против по многим точкам зрения, но я не уехал бы.

Что меня реально определяло, то были две вещи: одна была то, что больше не было правового государства. В конце концов я ведь был юрист, и это не совсем случайно. Правовое государство — это было то, во что я верил. И все чудовищные нарушения права, которые немедленно произошли в 1933 году — устройство концентрационных лагерей, куда помещали людей без решения суда, без указания причины и содержали сколь угодно долго, и об условиях в них, царивших с самого начала, об этом ведь слышали — это было одно дело. Другим делом была история евреев.

Я не был евреем, но со школы у меня были очень близкие еврейские друзья и, когда я несколько повзрослел, также подруги. Я не хотел жить в стране, где я не мог искать себе ту компанию, какую я хотел. Я также с самого начала находил обращение с евреями возмутительным. Я не хотел иметь с этим ничего общего. Некоторое время даже ещё дела шли так, что можно было не эмигрировать. В середине тридцатых годов, особенно в 1936 ко времени Олимпиады, где ведь многое неожиданно было ослаблено, можно было этак несколько жить рядом со всей историей, как будто бы её не существовало, если ограничить себя соответствующим кругом. Однако затем в 1938 году всё это прошло окончательно.

То, что я ушёл из юстиции, связано также с принятием Нюрнбергских законов. Начиная с этого момента я был наказуемым, поскольку тогда уже у меня была подруга, на которой я затем женился, после того как я с ней эмигрировал. Кроме того, я возможно должен был бы применять такие законы. Это могло бы мне предстоять делать, останься я на юридической службе. Этого я не хотел. У меня также было ощущение, что в писательстве есть нечто интернациональное. Хотя я писал лишь по-немецки, но ведь существуют же переводы, и можно же лучше изучить другой язык.

Одним словом, в 1938 году это стало серьёзным, и тогда я решил всё же уйти. Это было вовсе не так просто. Моя подруга и я эмигрировали так сказать раздельно. Она эмигрировала официально: она уехала, даже с некоторым количеством денег, для чего она правда другую половину денег должна была оставить здесь в качестве налога на бегство из рейха. Мне пришлось искать какой-то иной способ, как мне суметь прокрасться в Англию, что я сделал при помощи наполовину фиктивного задания от издательства "Ульштайн". Я должен был что-то написать о больших благотворительных акциях лорда Нуффилда, автомобильного промышленника, который был тогда весьма знаменит из-за своих учреждений. Такого большого частного меценатства в сегодняшней Германии едва ли найдёшь, а тогда его и вовсе не было, и таким образом тема имела определённую сенсационную ценность. Это казалось мне безобидным, ни нацистским, ни предосудительным.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии