Под маской Джокера

Что делать со всем этим? Выйдя из автобуса, Нелли брела по ледяной корке, пряча усталые глаза от отблеска фонарей в лужах. Пожалуй, утром можно опробовать френч-пресс — приготовить капучино… Но как быть с чужими чувствами, в которых Нелли нуждалась далеко не так, как в чувствах той, с кем её разделяла невидимая грань иного мира? Впрочем, уже этим летом Ире предстояло ехать в американский языковой лагерь, и Нелли надеялась, что новые впечатления и новые знакомства развеют и победят эти любовные страдания.

Леська росла и стремилась к самостоятельности. Если проводить себя в школу утром она ещё позволяла Нелли, то от встречающей её после уроков бабушки норовила хитро ускользнуть. Однажды мать позвонила, чуть не плача:

— Леська пропала! Искала её, искала, всю школу обегала — нет нигде! Звони в мили… то есть, в полицию! Ребёнок как сквозь землю провалился!

Комплект ключей от квартиры у Леськи был, и она уже достаточно выросла, чтобы открывать замки; всполошённая бабушка обнаружила её дома, спокойно учившую уроки, а к приходу мамы с работы девочка ещё и разогрела еду.

— Бабуль, я уже не маленькая. Это только первоклашек встречают, а я сама домой дойду. А плохих людей я не боюсь: я когда из дома выхожу, представляю себя в таком белом большом яйце. И люди, которые хотели бы сделать мне зло, меня просто не замечают и идут мимо, а ещё до меня не могут добраться невидимые чудовища, которые питаются нашими силами.

Бабуля никак не могла с этим согласиться: мир вокруг кишел маньяками и педофилами, а сообщения в новостях о пропаже детей не прибавляли ей спокойствия. Историю про защитное «яйцо» она восприняла, конечно же, как детскую выдумку и по-прежнему стремилась водить внучку за руку везде и всюду.

А тут ещё эти кошмары. Джокер гонялся за Нелли не каждую ночь, иногда она проваливалась в тёплую черноту сна, а выныривала в явь уже утром, чувствуя себя, как выжившая в авиакатастрофе. Таких счастливых пробуждений поначалу было больше, чем отмеченных туманным ужасом, выпивающим душу; однако чем дальше, тем чаще ей являлся преследователь в маске, и даже Леська стала чувствовать мамину угнетённость.

— Мам… Ты ночью иногда так страшно стонешь и разговариваешь на непонятном языке, — рассказывала дочка. — Я просыпаюсь, а потом очень боюсь снова уснуть.

Нелли задумалась. Она полагала, что страдает одна, но, кажется, мертвящая туманная субстанция из сна просачивалась наружу…

— Лесь, ты не бойся, а подойди и разбуди меня, если услышишь такое снова, — сказала она. — Ты прервёшь плохой сон и этим окажешь мне очень добрую услугу.

А потом в снах начала появляться Влада. Нелли чувствовала, что та пытается что-то ей сказать, но вместо слов слышала непонятное бормотание, словно они разговаривали на разных языках. Что-то знакомое слышалось в звуках речи Влады, но смысла Нелли не могла понять, как будто слова звучали в обратной прокрутке. Лишь собственное имя она угадывала сердцем в этом странном звукоряде…

Списав романтично-возвышенные заигрывания Кирилла на винные пары и праздничный ореол Женского Дня, Нелли поспешила с выводами. В беседах он стал всё чаще склоняться к личным темам и нередко ставил её в тупик. Он искусно подбирался к её сокровенным мыслям, грамотно и улыбчиво расставляя ловушки, а потом пригласил её на чашечку кофе. Нащупав в Нелли эту кофейную слабость, он эксплуатировал её, и небезуспешно.

В ни к чему не обязывающем походе в кофейню Нелли не усмотрела ничего преступного и согласилась. Переступать рамки дружеского общения она не собиралась, даже если Кириллу и хотелось большего. Снова май вьюжил черёмуховым и яблоневым цветом, светлые вечера сами томно и многообещающе звали на улицу, а над парками колыхалось эхо музыки. Культурная программа кофейни оказалась нескучной, Нелли с удовольствием слушала живые выступления музыкантов, а потом начался творческий вечер местной поэтессы Эльмиры Кушнир-Никольской — дамы с экстравагантными манерами и своеобразным представлением о декламации стихов: по её убеждению, поэзию непременно следовало читать гайморитным голосом и сквозь зубы. Нелли думала, что «демонические женщины» — те, чьи черты описала Тэффи в одноимённом рассказе, канули в лету, ан нет: одна из них — слегка осовремененная, но в основе своей всё та же — одаривала слушателей лучами своего вдохновения. Казалось, её очки вот-вот расплавятся на лице от пламенной экзальтации, которой бурлили строчки; Нелли заблудилась в загадочных, прихотливых метафорах и глубоких философских аллегориях, изливающихся из взволнованно дышащей груди автора. И, конечно, всё это — с истинно французским гайморитом и сквозь зубы. В обыденной прозаической речи сей носовой недуг бесследно излечивался, а при переходе на стихи снова одолевал поэтессу.

— Ну, и что за идею вы вложили в дискурс сегодняшнего вечера? — усмехнулась Нелли в ответ на задумчиво-испытующий взгляд Кирилла. — Что вы хотите этим сказать?

А тот, подперев щёку, созерцал её с лукавым вожделением кота, мечтающего о сметане.