Под-Московье

«В таком случае, ты знаешь меня лучше, чем я сама», — подумала она. А ведь Леху она убила у него на глазах. Только, кажется, это было уже не важно. Он все равно сумеет найти ей оправдание — защищалась, была не в себе. Она вдруг поняла — у этого мужчины сложилось какое-то представление о ней, и теперь спорить без толку: все, что в это представление не укладывается, он будет отметать без колебаний. И придется ей теперь стать такой, какой он ее видит. Кошка начала потихоньку всхлипывать. Видно, свою ношу ей придется всегда нести в одиночку — она не сумеет разделить ее с этим человеком. Он не понимает ее, не хочет понять. Они слишком разные. Если бы она созналась во всем, ей наверняка полегчало бы — но он все равно ей теперь не поверит, решит, что она в уме повредилась от пережитого, и будет только еще больше ее жалеть. Она пока не знала, хорошо это или плохо, но знала — ей придется выдержать все, что она сама навлекла на себя.

Она заплакала навзрыд, а Сергей обнимал ее и гладил по волосам, терпеливо дожидаясь, пока слезы иссякнут.

— Ну что ты, — уговаривал он. — Теперь все будет хорошо.

— Да, — сказала она, вытирая глаза и все еще всхлипывая. — Да, конечно…

Сергей вздохнул. Катерина, конечно, молодец, но иногда с ней бывает нелегко. Ему все время приходится напоминать себе, что она, в сущности, еще ребенок — упрямый, храбрый, но бесконечно наивный. Когда не надо — чересчур недоверчива и при этом охотно готова верить во всякую чушь. Взять хоть эти глупые суеверия насчет ее родителей. Какие-то идиоты рассказали девушке, что ее нашли в подвале среди новорожденных котят, и бедняжка на полном серьезе спрашивала у него, не могло ли случиться так, что ее матерью была кошка? Он тогда целую лекцию ей прочел. Сказал, что это в принципе невозможно, что больше всего, как ни странно, в плане генетики на людей похожи свиньи. В последние годы перед Катастрофой ученые даже обсуждали возможность пересадки людям их органов взамен пораженных.

Он-то хотел ее развеселить. Не учел, как нервно она к таким вопросам относится. А Катя очень на него обиделась. И все же, при всем своем невежестве, девушка очень способная. Однажды он увидел, как она сосредоточенно, высунув язык от усердия, что-то выводит огрызком карандаша в потрепанной тетрадке. Несколько таких тетрадок она притащила из книжного магазина, когда они ходили на вылазку, половину подарила ему, а половину оставила себе.

— И что ты пишешь? — спросил он, улыбнувшись.

— Составляю легенды, — серьезно ответила она. — Помнишь, я тебе рассказывала, что говорил тот человек в туннеле? Легенды древних назывались «Энума Элиш» — «Когда наверху». Я хочу записать, пока не забыла. Но только это будут не древние легенды, а наши.

И он, склонившись над ее плечом, прочел:

Когда наверху случилась Катастрофа,
Люди стали жить в подземельях
И на поверхность выходят только в противогазах.
Когда наверху идет дождь, вода стекает по стенам туннелей,
И когда-нибудь, возможно, мы все утонем.
Пресная вода стекает сверху,
Древнее море плещет под нами.
Когда наверху полнолуние, мутанты сходят с ума,
Даже те, которым не с чего сходить.
Цветет венерин башмачок, осыпает пыльцу,
Лучше обходить его стороной.
Когда наверху дует западный ветер,
Людей в метро охватывает тоска.
Когда радиация улетит вместе с ветром,
Те, кто останется, выйдут на волю.

Стихи, конечно, неуклюжие, но Сергей все равно был потрясен. Она пыталась как-то по-своему осмыслить, что случилось с миром! И еще он не мог не чувствовать — Кате тоскливо здесь. А что делать, как ее успокоить, он не знал. Иногда она сама пыталась начать разговор, но то, что казалось ей важным, на его взгляд, было сущей ерундой. И она вновь замыкалась в мрачном молчании.

— Что с тобой? — спрашивал он. — Я же вижу, тебе плохо.

— Я живу взаперти, — отвечала она.

— Глупости, — возражал он. — Ты же выходишь на поверхность.

— Здесь все равно далеко не уйти.

— А зачем тебе уходить далеко?

— Интересно видеть новые места, новых людей. А для меня будто все уже кончилось. Словно меня похоронили здесь.

— Тебе не нравятся здешние люди?

— Нет, люди-то здесь хорошие. Некоторые даже слишком. И со мной нянчатся, как с больной или с маленькой. А мне этого не надо.

— Мы все хотим тебе добра.

— Да. Но то, что для вас добро, не всегда добро для меня.

— А чего бы тебе хотелось?