Под мостом из карамели

– Ну, раз не узнает, тогда конечно, – сказала Лета и зажалась, стихнув, надеясь, что толстый белый медведь, обнюхав её и приняв за ледышку, потеряет интерес и побредет дальше, шлепая сандалиями с магнитными стельками. И они с медведем расстанутся друзьями.

Но шеф воспринял затишье как податливость и согласие и, стиснув Лету одной рукой, стал целовать в ухо, отпрянувшую шею, добрался языком до губ, до болезненной яремной ямки, а другой рукой нашарил маленький пупок. У него и в мыслях не было брать поваришку силой, обижать или оскорблять. Он просто хотел получить удовольствие, и был уверен, что желание станет взаимным. Шеф знал этих маленьких шальных скорпионов – нынешних девчонок. Они мгновенно распаляются, и эта тоже загорится, едва он сдавит ее. Он, кстати, в сексе не эгоист, думает не только о себе, поэтому девчонка будет довольна, сполна получит своё.

Лета, сжав зубы, чтобы не чувствовать чужого мокрого языка, молча пиналась и выворачивалась.

– Что у тебя там, – уже плохо соображая, бормотал шеф, вдыхая слабый нежный запах и поводя солёными глазами. – Стринги, да? Красные, кружевные? Или ты вообще без трусов, джинсы прямо на попке?

На Лете были хлопчатобумажные трусики военной камуфляжной расцветки, в трусиках лежала ежедневная прокладка «Либресс» ультимативного черного цвета. Маленький дикий неспелый абрикос двумя твердыми половинками, как камнем, закрывал проход к незрелому детскому ложу с гроздьями, плотно унизанными мелкими замерзшими виноградинами. Чуть тёплое чистое лоно, рождающееся не чаще одного раза в две тысячи лет.

– Как я тебя хочу!.. Ты тоже хочешь, да, киска?

– Да отпусти же!

Она собралась с силами, и лягнула шефа под колено, прямо в натруженную извилистую вену. От боли он выпустил добычу, накренился и, пытаясь удержаться, завалился на плиту, с грохотом сшибая противень с заготовленными на вечер фаршированными крылышками. Оскальзываясь на куриной коже, Лета ринулась из кухни, сорвала с вешалки в проходе куртку, выбежала через служебный выход, предательски бросив на поле боя ботинки, сохнувшие под батареей, и спрыгнула с крыльца, оставив в снегу отпечаток томатного соуса. Она боялась, что шеф погонится следом, и, оглядываясь, но ничего не видя от закипавших слез, бежала по улице вдоль магазинов и кафе, пока за киосками не бросилась в подворотню. Там, под свисающими проводами и кабелями, она, наконец, остановилась, провалившись одним сабо в выбоину, полную снежной каши, и заплакала, издавая коленчатую птичью трель при каждом отрывистом вдохе. Из арки, уходящей в темный колодец, потянуло бетонным холодом. Подвывая, Лета натянула куртку, поглядела на промокшие до колен джинсы и заляпанные грязью светлые сабо на хлястиках – она купила их специально для работы, и, всхлипывая, нащупала телефон. Она одинока, абсолютно одна, настолько одна, что ей даже некому позвонить. Наконец, она нажала номер Собаки.

– Да, Лета, – сразу ответила Собака. – Что с тобой?! Ты где?

– В арке… здесь киоски… – двоящимся от плача голосом всхлипывала Лета.

– Жди меня, стой, где стоишь!

– Здесь темно…

– Слушай: выйди из арки на улицу, но никуда не уходи. Я перестраиваюсь и уже еду к тебе. Хочешь, будем разговаривать? У меня здесь громкая связь.

– Нет, не надо. Я буду ждать, – прошептала Лета.

Когда-то она без конца раздвигала границы своего собственного добра и зла, с восторгом, виной и ужасом определяя пределы милосердия и жестокости, на которые способна сама. Она была непреклонна, и, в конце концов, успешно разрушила «ценности», с которыми к ней лезли с экрана и от школьной доски, а так же твёрдо уяснила для себя, что в этом мире хорошо, а что – на помойку. Способ плох тем, что при этом никогда не узнаешь, на что готовы другие, где проходят границы их благости – если они вообще есть, и что для них означает слово «любить». Поэтому налёт возбуждённого шефа, хотевшего всего лишь, чего и все – удовольствия, серьёзная Лета восприняла как покушение на насилие, она чувствовала себя униженной, с избитым сердцем и раздробленной душой.

Собака подъехала на своей коричневой «Хонде» и сразу увидела дрожащую Лету, беспомощно стоявшую перед бровкой грязного снега в мокрых сабо и куртке нараспашку поверх белевшего в сумерках кителя. Она усадила Лету на переднее сиденье, включила подогрев кресел и в упор, словно обо всём уже знала, но лишь хотела услышать от самой Леты, спросила:

– Как это случилось?

– На работе, в «Пилаве».

– Ты его знаешь?

Лета кивнула, но продолжала смотреть вниз, на свои сжатые у живота руки.

– Он наш шеф-повар.

– Отлично! То, что вы знакомы, вины с него не снимает, зато облегчает расследование. Отсидит пять лет в обществе близких по духу козлов. Мы своих в беде не бросаем. Едем в прокуратуру!

Лета испуганно подняла взгляд, наконец, глянув в лицо Собаки.

– Зачем в прокуратуру?

– Напишешь заявление, чтоб отсидел! Ничего не бойся, у нас есть свои юристы, адвокаты, и судьи среди наших найдутся.

– Он ничего не сделал, – Лета снова всхлипнула. – Только хотел.