Под немецким сапогом

Вчера на Павловской площади меня кто-то окликнул чей-то голос. Я обернулся и увидел моего бывшего ассистента знакомого Б. А. Никитского. Рядом с ним стоял какой-то гражданин средних лет, на которого я не обратил никакого внимания. Никитский стал меня расспрашивать относительно моей поездки в Германию. Зная, что он психически не вполне уравновешенный человек, я сначала отвечал ему очень сдержанно. Но он почему-то настойчиво стал добиваться от меня подробностей. Моя бдительность ослабилась и я стал отвечать более откровенно. Разговор принял примерно следующий оборот:

Никитский. Какие же у вас впечатления от поездки?

Я. И хорошие и плохие.

Никитский. Может быть у вас были тяжёлые моральные переживания?

Я. Да. Были и такие.

Никитский. А где вы служили в Германии?

Я. В течение десяти дней я служил в качестве врача в «трудовом» лагере для русских рабочий в Нёйкёльне, на южной окраине Берлина.

Никитский. Говорят, что с рабочими плохо обращаются?

Я. Да. Неважно. В этом то всё и дело! В министерстве по восточным делам (Ostministerium) мне предложили подать по этому поводу письменное заявление и рассказать, что делается в том лагере, где я был. Я изложил всю правду про голод, побои, издевательства. А теперь меня обвиняют чуть ли не в большевизме.

Незнакомец. Очевидно, вы написали только то, что видели лично?

Я. Да. Написал только правду.

Никитский. Какие же последствия?

Я. Неприятные. Меня вызвали в Гестапо для объяснения.

Никитский (представляя мне незнакомца). Разрешите вас познакомить: это — сотрудник Гестапо!

Я понял, что стал жертвой провокации и постарался смягчить мои прежние слова относительно бедственного положения русских рабочих в Германии. Я заявил также, что политикой я никогда не занимался. Незнакомец хотел предложить мне свои услуги для разъяснения этого дела: «Как член тайной полиции я может быть могу…» Но я поспешил прервать его: «Нет. Благодарю вас. Это дело, кажется, уже закончено. Не стоит его возбуждать вновь!» Обменявшись ещё несколькими фразами, мы расстались. Когда я рассказал моей жене, что произошло, она побранила меня за мою неосторожность. Я вполне согласен с тем, что вёл себя необдуманно. Но кто мог предположить, что Никитский так подведёт меня. Ведь это настоящая провокация. Как он смел так настойчиво задавать мне подобные провокационные вопросы в присутствии агента немецкой тайной полиции. То обстоятельство, что он психически не вполне нормальный человек не может извинить его. По видимому, он устроил всё это сознательно. А ведь я мог ляпнуть и нечто похуже. После того как немцы избили меня, я нахожусь в очень повышенном настроении и дрожу от гнева при виде немцев. Я мог в присутствии гестаповца обругать их или назвать Гитлера соответствующими подходящими для этого эпитетами. В таком случае арест, пытки в Гестапо и расстрел были мне обеспечены.

20 июля.

Там, где служит мой сын Олег, работает в качестве помощницы повара бывшая актриса. Она ещё молодая и миловидная. Но её лицо и улыбку портит дыра, зияющая на месте нескольких выбитых зубов. Вчера она рассказала по этому поводу следующее. Несколько месяцев тому назад она служила горничной в Frontsammelstelle, гостинице, расположенной неподалёку от Южного вокзала и предназначенной для немцев. Там как-то раз остановилась немецкая «сестра милосердия». Вечером эта немка выставила свои ботинки в коридор, чтобы их почистили. Горничная была очень занята и почистила обувь недостаточно хорошо. Утром разъярённая немка позвала горничную и, взявши ботинок за носок, ударила каблуком по лицу горничной. Удар пришёлся по зубам: несколько зубов были выбиты. Немецкие солдаты присутствовали при том, как немецкая «сестра милосердия» избивала русскую женщину. Однако, они не только не защитили актрису, но смеялись при виде этой дикой сцены.

27 июля.

Вследствие безденежья я пошёл сегодня на Сумской базар продавать спички, привезённые мною из Германии. Ко мне подошёл высокий, уже довольно пожилой гражданин в сопровождении часового. Истребовав у меня документы и отобрав у меня паспорт, он заявил мне, что за паспортом я должен явиться на биржу труда. Когда я сказал ему, что профессор, он ответил мне нахально:

— Я тоже профессор. Приходите на биржу. Там ваше дело рассмотрят другие профессора.

Кроме того он назвал меня спекулянтом за то, что я продаю несколько коробок спичек.