ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы.

Американцы, однако, не сдержали своих обещаний и вместо того, чтобы принять личный состав дивизии в свои войсковые соединения, отправили всех в лагерь военнопленных. Из лагеря военнопленных многим удалось бежать, но примерно около 50 % было (после капитуляции) передано в руки советчиков, которые и сложили свои головы в застенках сталинского МГБ.

Война против большевизма, конечно, неизбежна, и американцы еще вступят на нашу землю. Простит ли им народ за уже совершенное ими преступление, это еще вопрос, но будем надеяться, что вину свою они искупят путем оказания содействия в нашей освободительной борьбе!

П. Д. Ильинский Три года под немецкой оккупацией в Белоруссии (Жизнь Полоцкого округа 1941–1944 годов) [58]

Первое знакомство с оккупационной зоной

В своем беженстве с линии фронта, откуда немцы при зимнем отступлении из-под Москвы выселяли гражданское население, я попал, наконец, в г. Полоцк[59] 25 декабря 1941 года. Была лютая зима, и наше многочисленное семейство приютил первый встречный, оказавшийся бывшим местным железнодорожником. Обогревшись и отоспавшись, мы начали расспрашивать своего хозяина о житье-бытье под новой германской властью. Полоцк был захвачен немцами чуть ли не в первые же дни войны[60]; таким образом, к декабрю месяцу 1941 года за спиной у него была уже почти полугодовая оккупация. Многое должно было выясниться и определиться за этот относительно большой срок: недаром же в военное время месяц считается за год. Было не только захватывающе интересно, но и очень важно знать, как организована новая жизнь без НКВД, без колхозов и коммунистов, без горсоветов и сельсоветов, одним словом, без всего того, от чего немцы в своих незатейливых пропагандных листовках так самоотверженно обещали освободить многострадальную Россию.

От Бреста до Владивостока взволнованные войной люди, не имея почти никаких исходных данных, строили самые разнообразные предположения; о будущем, гадали, так сказать, «на кофейной гуще», взирая одновременно и с надеждой, и со страхом на стремительно атакующий Запад. Что несет он нам: освобождение или новое рабство? Жизнь или смерть? Ведь это был самый жгучий, самый насущный и самый трудный вопрос вашего «сегодня» на протяжении ряда месяцев.

И вот наконец мы стоим перед исчерпывающим, как нам тогда казалось, ответом; на этот вопрос. За сутки товарный поезд-порожняк, на который нам под конец так необычайно счастливо удалось попасть, увез нас далеко-далеко от фронта, от царства пожаров, взрывов и «напрасныя смерти».

«Отвечайте же нам, ради Бога, что творится здесь, в глубоком тылу?»

К нашему великому удивлению, этот естественный для всякого вновь прибывшего вопрос не вызывает никакого энтузиазма у наших собеседников. Они жмутся, в глазах у них смущение и страх, совсем так, как бывало в СССР, если разговор случайно переходил узкие рамки безопасного и дозволенного. Но это ненадолго. Хозяин — бывалый человек, подсоветский человек; он видит наше поистине жалкое положение и наше полное невежество. Он ясно понимает, с кем имеет дело: ему нет никаких оснований нас бояться. И он начинает вполголоса страшный, непостижимый рассказ, какого мы, так же как и всякие другие на нашем месте, меньше всего могли бы ожидать в это время и именно здесь. «НКВД действительно больше нет, — говорит он, — но сотрудники НКВД остались и работают в полиции и в Гестапо по-прежнему. Горсовета тоже нет; но в городской управе работают те же сотрудники горсовета и другие бывшие коммунисты. Люди, подвергавшиеся преследованиям при большевиках, подвергаются им и сейчас. Административно высланные ранее принуждены скрываться и прятаться до сих пор, ибо городские коммунисты, занимающие лучшие административные посты в русских учреждениях, боятся разоблачений; горе тому лицу, которое может им показаться в этом отношении подозрительным. Люди, освобожденные немцами из советских тюрем, — боятся прописываться в городе; вернувшиеся из ссылок — не идут за получением продовольственных карточек и т. д. и т. п».

«Сходите на базарную площадь, — посоветовал в заключение нам собеседник, — полюбуйтесь на повешенного. Вот уже несколько недель болтается он на перекладине с доской на шее. На доске надпись: “Советский шпион и бандит”. А его знает весь город: убежденный противник советской власти, много лет подвергавшийся преследованиям НКВД, не имеющий даже права проживания в родном городе. Уже при немцах вернулся он домой и вздумал протестовать против коммунистического засилья. В результате — арест, зверское избиение в так называемой русской полиции[61] резиновыми палками и бессмысленное обвинение в шпионаже».