Под охотничьей луной

Очень медленно Мак-Лауд разжал ладони, выпустив намертво прижатые к земле запястья добычи. Взметнувшиеся руки немедля обвились вокруг его шеи, порывисто привлекая к себе, пальцы глубоко зарылись в растрепанные волосы. Хищная тварь в прекрасном человеческом облике тихо постанывала, впиваясь ненасытными губами в рот охотника, продлевая поцелуй до иссушающего мгновения, когда в легких кончался воздух, извиваясь, обхватывая его ногами, предлагая себя с откровенностью продажной девицы из веселых кварталов Парижа. Сердце Зверя часто колотилось рядом с его собственным, неровное дыхание обжигало, против воли распаляя желание, и охотничья луна равнодушно взирала на них с небес.

— Приди…. — легчайший шепот на ухо, влажное касание языка. — Приди. Я буду твоим, а ты будешь моим, и никто не посмеет бросить нам вызов… Утоли мою жажду, облегчи мою боль, приди, развей мое одиночество…

Поцелуи. Жадные, напоминающие не ласки, а укусы. Мечущиеся по спине ладони бесстыдно и бесцеремонно задрали частично размотавшийся во время драки плед, юркнули в теплое убежище между ног, прильнули. Судорожный вздох, вырывшийся непонятно у кого, когда пальцы оборотня дотронулись до напряженного дрота. Коснулись, скользнули вверх и вниз, гладя нежные складки кожи, обнимая, приучая к себе. Трепещущий солоноватый язык во рту, покорное тело Зверя под руками, ладонь, крепко стиснувшаяся в кулак и осторожно движущаяся вверх-вниз. Закрыть глаза, не думать ни о чем, ничего не вспоминать, забыть прошлое — лишь бы длилось сладко-унизительное ощущение умело ласкающей руки хозяина, дарящей тепло и дрожь наслаждения. Обретенного господина, которому он готов уступить, готов принадлежать, без страха шагнуть вслед за ним через край пропасти…

Невольное, неосознанное движение бедрами навстречу. Ноги сами собой раздвигаются в стороны, мелкие камешки впиваются в колени. Тот, кто сумел выследить и одолеть оборотня, чуть приподнялся, дабы простертому под ним созданию стало удобнее ублажать победителя.

— Вот оно как, — беззвучно пробормотала добыча, сжимая кисть чуть сильнее и с удовольствием внимая короткому вскрику охотника, ставшего жертвой, тщетно пытающегося одолеть темную сторону собственной души. — Вот, оказывается, чего ты хочешь и ищешь… Даже я сперва не догадался. Ты гончий пес, потерявшийся и нуждающийся в пастыре. Ведь так? Так, ответь?

— Д-да… — долгий стон в поцелуй, в сладостный и требовательный рот Зверя. Ответ не холодного разума, но смятенной и взявшей верх плоти. Томящейся в безысходной страсти, алчущей подчинения, находящей извращенное удовольствие в подавлении собственной силы. — Д-да…

— Пес и волк, — коротко рассмеялся оборотень, чьи пальцы начали двигаться быстрее и изощреннее. — Как странно. Однако я знавал псов, что не выдерживали тяжести ошейника, сбегая в вольные стаи и постепенно обращаясь в волков. Скажи, когда голос крови вновь позовет меня, когда мне захочется убить очередную никчемную овцу, побежишь ли ты рядом со мной? Или вспомнишь о своем собачьем долге и вцепишься мне в глотку? Скажи, — пальцы жестко и сильно стиснули упругую плоть у основания, причиняя боль, вырывая сдавленный стон из бурно вздымающейся груди. — Я требую!

— Я убью тебя… — глухое, неразборчивое бормотание, отчаянная попытка рассудка возобладать над телом. — Убью… Ты — зверь, ты мое проклятие, я ненавижу тебя…

Волкодлак рассмеялся, скаля кажущиеся в темноте ослепительно белыми зубы. Как прихотливо вьет свои нити судьба, ткущая гобелены человеческих жизней. В первый миг он испугался, решив, что кара Небесная наконец настигла его, вымаливал жизнь, предлагая откупиться. Но нет, это не возмездие. Это добыча. Великолепная, достойная, опасная — и поддавшаяся собственной слабости. Законный трофей, принадлежащий ему. Теперь только от него зависит, проведет ли охотничий пес остаток жизни, верно служа ему, или умрет.

— Ненавидишь, надо же… — рты терзают друг друга, поцелуи смешиваются с кровью, слившиеся воедино жестокость и нежность кружатся в шальном танце. Двое на склоне холма перекатываются, сжимая соперника — или любовника? — в объятиях, больше похожих на неведомую борьбу. — Сколь причудлива твоя ненависть. Она пожирает сама себя, выворачиваясь наизнанку и порождая преданность. Ты ведь докажешь мне свою верность, а?