Под опекой

– Да, эта уродливая реклама повсюду, – ответила Таня. – Погаси свет. – Ей хотелось снова погрузиться в полумрак, так Крапивиной лучше думалось. При свете даже крошечной лампочки в ее мысли вторгалась действительность, и Таня с неудовольствием осознавала, что она всего на всего ограниченный, колючий подросток, одна из множества в своем роде. В эту минуту девочке представлялось поле, заросшее высокой крапивой. Сочные, ядреные стебли слегка покачиваются от желания кого-нибудь обжечь. «Я одна из них, – с тоской думает Таня. – Но самая колючая», – сейчас ей жизненно необходимо ощутить свою исключительность. Свет потух.

– Чем же реклама тебя так злит? – Широков спрашивал таким тоном, будто уже знал примерный ответ.

– Она давит на меня! На всех. Я никогда не буду похожа на этих красавиц. И не хочу! Не понимаю, кто придумывает все эти стереотипы. – О да, подросток против стереотипов общества. Сколько сотен раз Крапивина читала об этом, и все равно с готовностью наступает на те же грабли. Нет, видно, книги ее ничему не учат.

– Никто от тебя и не требует соответствовать этим стереотипам. Да и где ты набралась таких слов? – мягкий отеческий голос. Разве Таня хоть раз намекала Широкову, что хочет получать от него родительские советы?! Девочка боялась не сдержаться и огрызнуться на его вопрос.

– Но все вокруг говорит о том, что только таким девушкам достается самое лучшее: от парней до косметики и бытовой техники. Я мечтаю изменить все! – Таня чувствовала, что говорит слишком откровенно. Не следует выносить ссор из избы. И в данном случае изба – это ее мозг.

– Изменить? Похвальный энтузиазм, – Владимир улыбнулся, в полумраке скользнула бело-влажная линия. – Но прежде, чем поменять одну систему на другую, нужно добиться сначала успеха в первой, чтобы обрести над ней власть. Верно, Кроха? Иначе ты скорее станешь изгоем и уже не сможешь ни на что повлиять. Проще говоря, чтобы убрать рекламных девушек с экранов и плакатов, тебе самой требуется стать самой яркой из них. А сейчас ты в роли обычной девочки. К тебе никто не будет прислушиваться, потому что тебе никто не подражает и не завидует. Потому что никто пока не хочет оказаться на твоем месте, Кроха.

Таня умолкла и вновь взглянула на экран, но теперь не раздраженно, а изучающе. Рекламная пауза еще не кончилась, а Крапивина уже успела приобрести важный опыт. Она была благодарна Владимиру за то, что он не начал подтрунивать над ней и они не поссорились.

Перед сном Широков снова рассказывал девочке разные случаи из своей жизни. Несмотря на постоянное общение с писателями и чтение их рукописей, навык рассказывать истории он так и не приобрел. Тане больше всего нравились его воспоминания об Индии. Точнее, не они сами, а фотографии, которые Владимир показывал девочке, подкрепляя собственный рассказ визуальным сопровождением. Обычно самого Широкова на снимках не было – либо только его палец, загородивший угол пейзажа. Но были среди них и те, сделанные чужими руками, фотографии, где Владимир все же присутствовал. Одна из них особенно запала Тане в память. И девочка намеренно просила еще и еще рассказывать Широкова об Индии, чтобы только был повод полюбоваться на снимок.

– Ну хорошо, слушай, – начинал он, хлопнув себя по коленям в знак начала повествования. И дальше следовала незамысловатая, пересыпанная мелочами история о переполненных туристических автобусах, однообразных отельных завтраках, номере с незакрывающейся дверью в ванной комнате и прочих невзгодах. Крапивина пропускала ее мимо ушей, только кивая в ритм речи. Все внимание ее было обращено к заветной фотографии.

– Это я у стен одного из храмов Кхаджурахо, – комментировал Широков и двигался дальше. Стены индийского храма были сплошь покрыты живым орнаментом – статуями мужчин и женщин за различными занятиями. Множество изгибающихся талий и рук, выпирающих грудей и бедер и цепких объятий. Ожившая под резцом скульптора сутра любви, многорукая и многоногая, танцевала на фоне, за спиной Широкова. Сам Широков, ради которого и был сделан снимок, бросался в глаза в последнюю очередь и напоминал скорее тень, повреждение пленки, чем человека.

Владимир рассказывал, что за несколько дней до экскурсии сильно обгорел на пляже, и поэтому всю поездку ходил закутанный и прятался от солнца, будто вампир. Лица на снимке было не видно из-за тени от головного убора. Только слегка белел подбородок. В бледных руках бутылка с водой, которой, наверно, осталось совсем немного. В этой фотографии девочку более всего захватывало чувство борьбы, дисгармонии героя и пейзажа.

Трудно было бы подобрать еще более неподходящую обстановку для Владимира. Его следовало бы фотографировать на фоне строгих египетских пирамид или дрейфующих айсбергов. Вот тогда бы получилось полное согласие и взаимопонимание. Но не храмы Кхаджурахо. И от этого несходства любительский снимок приобретал глубину, историю. Измученная жарой закутанная фигура, по внешности которой трудно даже угадать возраст и пол, эта размытая, бесплотная тень – и разноцветье страсти за ее плечами.