Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4

Семьдесят процентов – таков результат попадания на нефть или газ. И не надо было для разведки бурить глубинные скважины.

– А на сколько вы бурили?

– На десять-двадцать метров глубины. Но были такие установки УРБ-2а – можно было и до ста метров. Данные затем передавались для глубинного бурения.

Работал на земле, а желание летать так и не прошло. И сейчас помню летную школу, которая у нас в селе была…

…Тогда всю Самарскую область я с бригадой исколесил вдоль и поперек. А теперь все, что разведали: и добычу, и переработку в стране – к рукам прибрали те, для кого это как трофей. И отношение к этому трофейное.

Упрямо глядя в стол, спросил:

– И мы не боимся, что они профукают, либо продадут, все за бесценок за границу! С чем останемся? Им что? Горбатились другие…

«Сейчас начнет олигархов чистить. Это будет надолго», – подумалось мне, и я спросил:

– А что же та медсестра? Вы так с ней и не поговорили потом? Ведь она, сделав ошибку, как бы определила всю вашу дальнейшую жизнь. По крайней мере, профессию.

– Вышла замуж и куда-то из села уехала. Я всю жизнь ждал встречи с ней. Но где она, кто ведает? Мне всегда хотелось узнать, как это она умудрилась перепутать капли? И что закапала?

И вот свершилось! Как в кино, через столько-то лет. К дядьке Сергею пришел, года три назад, его приятель, прибывший из Самары, и сказал, что у него есть друг, теща которого и есть та самая медсестра. Живет она в Сызрани, ей уже девяносто лет. Она как-то обо всем рассказала своим.

Сергей прислал мне в Рязань письмо с адресом её места жительства.

– Съездили?

– Нет, – вяло ответил старик.

– Почему?

– Неинтересно стало. Ничего уж не поправишь. Зачем? И потом она сама, наверное, напереживалась, а тут я ещё. Явлюсь к ней, у неё сердечко не выдержит, брыкнется…

Он приподнялся, и я вновь увидел его оживившееся лицо.

– Тут вот какой поворот! Я часто врачам-глазникам рассказывал про лекарство из червей, про народное это средство. Все слушали, пожимали плечами…

И вот один разок попался мне врач. Фамилию запомнил, известная – Ворошилов. Толковый такой. «Народный-то народный, но этот рецепт описан ещё древним ученым Авиценна Ибн Сина», – сказал он мне. Меня это удивило. Представляете? Сколько лет в народе лечили таким лекарством! Забыли, кто придумал. А оно есть и лечит. Вот это ученый!

– Ну а сейчас-то какая цель вашей поездки?

– Не цель – у меня программа! – уточнил мой попутчик, – Первую часть я, кажется, выполнил.

– И в чем она? – спросил я.

– Побег совершил – вот в чем!

Сын и сноха не отпускали. Я знаю, они меня любят. Ну, уважают крепко. Но у меня-то своё…

– Так та, розовощекая? Она не ваша сноха? Которая провожала.

Он рассмеялся тихим смехом:

– Нет, конечно. Она – сообщница. Почтальониха. Я ей заплатил немножко за страх. Она слепого меня и посадила в поезд. Билет она же купила. Долго не соглашалась на провокацию. Донял – сдалась. Ключ от квартиры в почтовый ящик положили.

– А вторая часть программы? – спросил я.

– Хочу попробовать вылечиться от слепоты.

– Где? В своём селе?

– Да, именно в нем.

Мне врач Ворошилов говорил, что тот рецепт, по которому меня вылечили в родной сторонушке, как раз помогает при глаукоме. Я запомнил. И потом – неспроста мне в детстве повезло. Теперь только открылось: силы твои там, где родился, где мать-земля родная. Все в ней! И в божьей помощи! В нашем селе, куда еду, храм восстановили…

Я невольно посмотрел на собеседника. Иван Иванович повернул ко мне лицо с прикрытыми веками. Оно было похоже сейчас на античное. На те, что у древних скульптур. И эти его такие слова…

Старик мне показался современником Авиценны. Мы нынешние, суетливые и неуспевающие, мелковатыми теперь смотрелись…

Я не удержался:

– Тогда в детстве была война, от села до города – сто километров. Безысходность. Вот и хваталась ваша родительница за любую соломинку. Может всё-таки лучше в столице лечиться? Либо в Самаре?

Он не сразу ответил. Нашарив кнопку, выключил ночник. Слова его прозвучали тихо, но внятно:

– Останусь у внучки. Дом окнами в степь смотрит. Море света. В юности о небе мечтал! И теперь душа простора просит…

Мне показалось, что, замолчав, он начал засыпать. А он спокойно сказал:

– И потом… когда случится то, что всем нам уготовано, похоронят там, где зачиналась жизнь, на родной сторонушке. А так, останься я в Рязани, мороки будет с перевозом… Решил успеть… своим ходом, пока могу…

На утро мы проснулись поздно. Объявили Сызрань. Я начал собираться.

Старик сидел, глядя в окошко. Мне показалось, что между нами ни с чего возникло некое отчуждение. Но потом, когда он заговорил, все стало ясно.

– Так хочу увидеть Волгу, соскучился.

Когда женился, жил сначала в Ширяево, потом в Рождествено. Какие села! В Ширяево бывали Репин, Левитан. Вы знаете?

– Да, – подтвердил я. И не удержался, – это ещё и родина поэта Александра Ширяевца, друга Есенина.

– Скажите мне, – он оторвался от окна, – почему сейчас таких людей нет, не стало?

Я не знал, что сказать. А он и не ждал ответа.

– Не прозевать бы, – произнёс старик.

Я видел: он волновался, ожидая встречи с Волгой.