Под открытым небом. Том 2

– Многие приезжали… Жизнь была. – Он по-учительски покачал головой: – Историю своей страны надо знать, а как же! – При этом лицо его являло саму железобетонную уверенность в правоте сказанного.

И всё же, чувствуя скрытую насмешку в словах Суслова, решился добавить:

– Антиресоваться историей и международным положением страны опять же всегда пользительно. Вот, скажи мне: война с Китаем будет аль нет?

– Что ты сразу так? – опешил Суслов.

Свинарёв поднял обожжённый палец кверху:

– Не сразу! Это государственный вопрос! На Даманском инциндент. Это непростое событие. Китайцы подружатся с Америкой. И что дальше?

– Не будет этого, – высказался твёрдо Владимир. – Иначе – мировой пожар. Скорее, у нас с США отношения потеплеют, если мы не дураки. К этому надо стремиться. Пойдёт сближение, китайцы поостынут.

Свинарёву ответ понравился. Вопросов он больше не задавал.

…Когда Николай ушёл, Суслов спросил вернувшегося Ковальского:

– Послушай, как ты с ним можешь жить в одной комнате?

Он же мистификатор какой-то! Центропупист!

– Да мы в разных сменах. Почти не общаемся. Привык.

– Весело тут у тебя. Кино, а не жизнь!

– Весело, – без энтузиазма согласился Александр.

– Я кое-что предприму, чтобы ты мог переселиться ко мне.

Согласен?

Ковальский неуверенно кивнул головой.

VI

Наконец-то Александр решился позвонить Шостко.

– На вызове, скоро приедет, – ответил женский голос.

Ковальский, взяв свою заветную тетрадь с наиболее удачными, как казалось ему, стихами, пошёл на станцию «Скорой помощи».

…Женщина у телефона указала на дверь в соседнюю комнату:

– Владимир Владимирович там. У него на вызове умерла молодая больная.

Ковальский замер: «Идти или нет?».

– Идите, пока нет следующего вызова, – прозвучало за спиной.

Накануне Александр перечитывал стихи Шостко. Теперь выплыли отчётливо четыре строки:

Я делаю всё то, что надо делать…
Но сколько раз в клинической тиши
Я видел, как сгорало чьё-то тело
На ледяном безмолвии души!

«Ну, какие рыжие тёлки и братаны? – Вспомнил Александр стихотворение Никульшина. – Разве можно сравнивать…»

Ковальский открыл дверь. Поэт и врач сидел одиноко за небольшим столом. В одной руке – кусок колбасы, в другой – хлеб. Он механически жевал. Серое землистое лицо с огромным, вполовину лица, матовым лбом угрюмо.

– А-а, стихи принёс, – сказал вяло, не здороваясь.

Ковальский смешался. Уйти поздно. А вести разговор, которого так ждал, казалось, было не к месту.

– Может, я пойду… – вырвалось у Александра.

– Иди, – глухо ответил Шостко. – Тетрадь и листочки оставь, посмотрю. Потом позвонишь…

Ковальский вышел и остановился у зелёной ограды.

Кругом сновали машины, шли люди. Перед зданием за оградой стояли парни. Там, оказывается, был роддом. Окна его светились радостно и жизнеутверждающе. Долговязый детина весело демонстрировал зелёную красивую коляску.

– Она двойная, смотри! Раскладывается!

Худенькая женщина в окошке счастливо улыбалась.

Ковальский шёл в общежитие между жёлтых коробок домов и сквозь шуршание шин автомобилей звучали в его ушах строчки незнакомого поэта:

Я уйду в заливные луга,
Там братан рыжих тёлок пасёт…

Жизнь продолжалась… О своих стихах Александр сейчас не думал. Хотелось простора и весеннего майского неба. Какое бывает над заливными лугами…

* * *

За приговором Ковальский пришёл недели через полторы. Они условились встретиться в парке со старинными дубами за кинотеатром имени XX Партсъезда.

– Я отдал в редакцию «Волжского комсомольца» несколько стихотворений. Там обещали напечатать, – сказал Шостко, протягивая тетрадь Ковальскому.

В его словах ни восторга, ни удивления. Только исполнение обещанного.

– Отдельные строки просто хороши, вне всякого. Но порой гуляют интонации Пушкина, Есенина…

Ковальский вздрогнул. Ему показалось, что сейчас его собеседник скажет нечто такое, что взбодрит его: такие имена названы!

– Вы показывали ещё кому-нибудь свои стихи?

– Нет, только вам.

– Покажите. Я могу ошибаться. Поэзия – такая штука… Но мой совет: читайте классиков. Хотя бы для того, чтобы не повторяться. В областном центре есть литературное объединение «Молодая Волга», сорок минут на автобусе. Попробуйте поездить, хуже не будет. Помните всегда об образе. Душа отзывается на образ. Чем художественней, то есть образней, текст, тем больше он работает. КПД воздействия текста бывает больше единицы. Ибо читатель воспринимает образы душой. И образы по-своему многократно усиливаются. У каждого по-разному. Это азы, понимаешь?

«Недавно ругал меня за техницизмы, за «стоп», а сейчас это его «КПД» – как понять? – думал Александр. – Хотя тут устная речь поэта, а не стихи…»

– Образ во главе всего! Техническое образование, вернее, мышление – хорошо. Но для поэзии нужно нечто иное… – продолжал поэт.

Они шли по аллее парка, мимо высоких кряжистых дубов. Было пустынно и холодно.

Я видел, как сгорало чьё-то тело
На медленном безмолвии души! —