Под покровом небес

— А теперь ты знаешь, что это не так, да? Что это больше похоже на курение сигареты. Первые несколько затяжек ты смакуешь с наслаждением, и тебе и в голову не приходит, что когда-нибудь она превратится в окурок. Потом ты начинаешь воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся. А потом вдруг понимаешь, что она уже почти сгорела дотла. И только тогда замечаешь ее горький вкус.

— Но я всегда помню о неприятном вкусе, равно как и о приближающемся конце, — сказала она.

— В таком случае, тебе следует бросить курить.

— Какой же ты мелочный! — вскричала она.

— Я не мелочный! — возразил он, чуть не перевернув свой стакан, когда приподымался на локте, чтобы отхлебнуть. — По-моему, это логично, разве не так? Допустим, что жизнь — это такая же привычка, как курение. Ты твердишь, что собираешься бросить курить, а сама продолжаешь делать это как ни в чем не бывало.

— Ты-то даже и не грозишься бросить, насколько я погляжу, — сказала она с упреком.

— С чего бы вдруг? Я хочу курить и дальше.

— Но ты же все время жалуешься.

— Да, но не на саму жизнь, а на живущих.

— Их нельзя рассматривать по отдельности.

— Почему бы и нет? Достаточно лишь одного небольшого усилия. Усилия, усилия! Но никто и пальцем не хочет пошевелить. Я могу представить себе совершенно другой мир. Стоит лишь иначе расставить пару-другую акцентов.

— Все это я уже слышу не один год, — сказала Кит. Она села в почти уже полной темноте и насторожилась: — Слышишь?

Где-то поблизости, видимо на базаре, играл на барабанах целый оркестр, постепенно собирая разрозненные нити ритма в один плотно сжатый пучок, который уже раскручивался пока еще несовершенным маховиком мощных ударов, сотрясавших ночь. Порт немного помолчал, а потом сказал шепотом:

— Вот, к примеру.

— Не знаю, — сказала Кит. Внутри у нее все закипало. — Знаю только, что не различаю никаких партий в этих барабанах, сколько бы я ни восхищалась звуками, которые они издают. И я не понимаю, почему я должна хотеть их различать. — Она подумала, что столь откровенное заявление положит быстрый конец их спору, однако Порт этим вечером был на редкость упрям.

— Знаю, ты не любишь говорить серьезно, — сказал он, — но от одного раза тебя не убудет.

Она презрительно улыбнулась, ибо считала его туманные обобщения самой легкомысленной разновидностью пустопорожней болтовни; таким способом он лишь подогревал свои эмоции. На ее взгляд, в такие моменты не возникало даже вопроса о том, что он хочет или не хочет сказать на самом деле, потому что он и сам не знал, что говорит.

— И какова же единица обмена в этом твоем другом мире?

Порт ни секунды не колебался:

— Слеза.

— Это несправедливо, — возразила она. — Некоторым людям нужно еще ох как постараться ради одной слезинки. А у других слезы ручьем текут, стоит им только задуматься.

— А какая система обмена справедливая? — вскричал он, и его голос прозвучал так, как будто он был по-настоящему пьян. — Да и кто придумал само это понятие: справедливость? Не проще ли взять и вообще избавиться от этой идеи? Неужели ты думаешь, что количество удовольствий и степень страдания постоянны для всех людей? Что в конце все как-то сходится? Ты и вправду так думаешь? Если и получается поровну, то только потому, что конечная сумма равна нулю.

— Надеюсь, для тебя это великое утешение, — сказала она, чувствуя, что если их беседа продолжится, то она по-настоящему разозлится.

— Вовсе нет. Ты что, спятила? Мне и дела нет до конечной цифры. Но мне интересен сам процесс, который позволяет неминуемо получить этот результат вне зависимости от первоначального количества.

— Конец бутылки, — прошептала она. — Возможно, добраться до полного нуля — это уже кое-что.

— Неужели мы все выпили? Черт. Но мы до него не добрались. Это он добрался до нас. А это не одно и то же.

«Он и в самом деле пьянее меня», — подумала Кит.

— Нет, не одно и то же, — согласилась она.

И пока он бурчал: «Ты чертовски права» и шумно ворочался, чтобы бухнуться в конце концов на живот, она продолжала думать, какой пустой тратой сил был весь этот разговор, и спрашивала себя, как его остановить, прежде чем он не на шутку разгорячится.

— О, мне тошно и мерзко! — вскричал он во внезапном приступе ярости. — Мне нельзя и капли в рот брать, потому что после этого меня всегда выворачивает. Но это не та же самая слабость, что у тебя. Далеко не та же. Мне требуется гораздо больше силы воли, чтобы заставить себя выпить, чем тебе — не пить. Я ненавижу последствия и всегда помню о них.

— Так зачем же тогда пить? Никто тебя не заставляет.

— Я же сказал тебе. Я хотел быть с тобой. И кроме того, мне всегда кажется, что каким-то чудом мне удастся проникнуть во внутреннюю область чего-то такого. Как правило, я добираюсь разве что до предместий и там теряюсь. Не думаю, что вообще есть еще какая-то внутренняя область, или сущность, до которой можно добраться. По-моему, все вы, пьяницы, просто жертвы гигантской массовой галлюцинации.