Под покровом небес

Перешагнув широкую доску, отделяющую внутреннее пространство пристройки от тропки, Лукич хотел опустить откинутый полог, но Угба, не отходившая после низины от хозяина, перевалила, словно это был большой перевал, через доску и улеглась на отполированный за годы плоский камень, который являлся полом пристройки.

– Отдыхай, – сказал Лукич, опустил полог и пошел по тропинке из своих же следов назад за мешками. Самур и Гроза, несмотря на усталость, побежали за хозяином, перегнали его и скрылись в темноте. Лукич вспомнил Гришкины слова, что без собак в тайге страшно. Отчасти согласился: не так страшно, как надо все время находиться настороже. А с собаками спокойнее: что зверь, что человек, что пожар, что лавина – предупредят и, если будет необходимость, остановят или задержат и зверя, и человека. Собаки – это и глаза, и уши, и обоняние охотника.

Перетащив все мешки к избушке, Лукич снял из-за спины мелкокалиберную винтовку и карабин. Мелкашку подвесил на сучок дерева – на время, пока он ходит, взял охапку сухих березовых поленьев, занес их в избушку, бросил на каменный пол возле печки. Большим тесаком нащепал лучины, отодрал от полена бересту, положил бересту в печку, а сверху тонкую лучину. Чиркнул о коробок спичкой, поднес загоревшую спичку к бересте, береста вспыхнула, озарив домашним светом избушку, затрещала лучина. Лукич сверху разгорающегося огня положил лучину потолще, но дым, не шедший в холодную металлическую трубу, метнулся через открытую дверцу наружу. Лукич непроизвольно вдохнул, кашлянул, открыл пошире нижнюю заслонку поддувала, сунул в печь еще пару лучин, прикрыл дверцу печки, и огонь, пробив холодную пробку в трубе, оживленно жизнеутверждающе зашумел, словно говоря: «А ну-ка, теперь поддай, хозяин, поленьев!»

И Лукич сунул в печку два тонких поленца.

«Теперь можно заняться другими делами», – удовлетворенно подумал Лукич, встал с кукорок, плавно распрямил натруженное за день тело, вышел через открытую пока настежь дверь, откинул полог пристройки, переступил доску – рядом с Угбой было место еще для одной собаки, снял полупустой мешок, занес его в избушку, где из мешка достал свечку. Зажег свечку и, поставив ее на металлическую крышку из-под банки, предварительно накапав жидкого парафина под основание, чтобы крепко держалась, поставил это нехитрое приспособление на небольшую, специально сделанную для этой цели полку. Полка находилась у левой от входа стены, между печкой и нарами, и свет от свечи достигал всех углов небольшого, но становящегося из-за тепла, идущего от печки и от света свечи все уютней и уютней, помещения.

После этого Лукич свернул ватный стеганый матрас, лежавший на нарах, положил на него два шерстяных одеяла, две небольшие пуховые подушки и вынес постельные принадлежности на улицу, бросил на снег. Взял палку, которой подпиралась дверь, выбил от пыли матрас, подушки, вытряхнул одеяла и все, занеся в избушку, расстелил на досках, поближе к печке, сушиться. В печку подбросил уже толстых поленьев, печка оживленно трещала, а горячий воздух поднимался к низкому потолку. Лукич опять вышел из избушки, окончательно снял маскировочную материю с избушки, свернул ее и положил под навес на поленницу. Взял пригоршню снега и стал тереть им стекло маленького оконца. Снег то ли из-за тепла рук, то ли из-за того, что в избушке становилось тепло, стал таять, размазывая пыль по стеклу. Лукич достал из мешка газету для самокруток, оторвал аккуратно полстраницы и вычистил оконце до блеска, но мятую бумагу выбрасывать не стал – пригодится для внутренней стороны стекла.

Закончив возиться со стеклом, Лукич надел через голову мелкокалиберную винтовку, с чурки, стоявшей у входа в избушку, взял большое оцинкованное ведро с ковшиком, в пристройке отыскал топор, закрыл дверь избушки и пошел в перпендикулярном направлении от избушки, протаптывая тропку в рыхлом снегу. Самур, отдыхавший с Грозой прямо на снегу, вскочил и побежал вместе с хозяином. В пятнадцати метрах от избушки, там, где пологий склон хребта резко уходил вниз и над которым росла лиственница с кривым стволом, Лукич остановился, поставил ведро на снег, взглянул на лиственницу, к которой подбежал Самур и молча втягивал широким носом воздух, почти упираясь мордой в кору.

«Ушла, почуяв нас, еще до снега. Вот зверь, на таком расстоянии слышит и чувствует!» – подумал Лукич про рысь, которая уже несколько лет обитала недалеко от избушки, посмотрел на небо, с которого сыпать снег перестал и на котором, сквозь растворяющиеся к морозу облака, проявлялась желтая луна. Потом глянул себе под ноги: «Кажись, здесь!» Ногой разгреб снег, нагнулся и ударил топором по льду. Тонкий лед раскололся и наружу хлынула чистая темная, в тусклом лунном свете, вода.