Под покровом небес

– И вот прошло много месяцев, а они все никак не могут заработать достаточно денег, чтобы уйти в Сахару. Серебряные реалы они сохранили, потому что все три девушки в этого туарега влюбились. А грустно им уже так, что и жизнь не в жизнь. Однажды они говорят: «А ведь мы можем так и кончить здесь свои дни – всегда в печали, так ни разу и не напившись чаю посреди Сахары. Так что надо нам уходить, путь даже без денег. Сложили они все свои деньги вместе (даже и те три серебряных реала), купили чайник, поднос и три стаканчика и взяли билеты на автобус до Эль-Голеа. Туда приехали уже совсем почти без денег, а те, что оставались, все отдали башхамару, который вел свой караван на юг, вглубь Сахары. За это он разрешил им ехать на его верблюдах. И однажды вечером, когда солнце совсем закатывалось за горизонт, караван добрался туда, где начались огромные песчаные барханы. Тут девушки подумали: «Ну вот, наконец-то мы посреди Сахары, пора затевать чай». Взошла луна, и все мужчины уснули, кроме караульного. Тот сидел среди верблюдов, играл на флейте… – (Это Смаил изобразил движениями пальцев у рта.) – Так что взяли Утка, Аиша и Мимуна свой чайник и поднос со стаканами и потихонечку, на цыпочках ушли из расположения каравана. Отправились искать самый высокий бархан, чтобы увидеть с него всю Сахару. Потом они собирались напиться там чаю. Идут, идут… Долго идут. Вдруг Утка говорит: «Смотрите, вон высокий бархан!» – и они идут туда и лезут на вершину. Тут Мимуна говорит: «А вон там – смотрите, какой высокий! Он гораздо выше, оттуда мы увидим все до самого Ин-Салаха!» Ладно, идут туда, и он действительно гораздо выше. Но не успели они подняться на вершину, как Аиша говорит: «Смотрите! Вон там точно самый высокий бархан из всех. Оттуда мы увидим Таманрассет – то место, где живет наш туарег». Глядь, уже и солнце взошло, а они все идут. В полдень им стало ужасно жарко. Но до того бархана они все же дошли и начали восхождение. Лезут, лезут… До вершины добрались уже такими усталыми, что сказали себе: «Давайте-ка немножко отдохнем, а уж потом займемся чаем». Но первым делом они все-таки выставили поднос, на него чайник и стаканы. После этого легли и заснули. А потом… – тут Смаил, сделав паузу, со значением посмотрел на Порта, – через много дней там проходил другой караван, и кто-то увидел на вершине самого высокого бархана что-то непонятное. Туда пошли посмотреть и нашли там Утку, Аишу и Мимуну; они так и остались там, так и лежали, как улеглись, чтобы вздремнуть. А все три стакана… – он поднял свой маленький чайный стаканчик, – были полны песка. Вот так они устроили себе чай посреди Сахары.

Повисло долгое молчание. Понятно было, что это конец истории. Порт бросил взгляд на Марнию; продолжая кивать, она не сводила с него взгляда. Решив рискнуть, он позволил себе высказаться:

– Как это грустно, – проговорил он.

Она сразу же спросила Смаила, что сказал гость.

– L’waqt. Gallik muta’ âharam bzef,[26] – перевел Смаил.

Она медленно прикрыла глаза, продолжая кивать.

– Ei oua![27] – сказала она, снова их открыв.

Порт рывком повернулся к Смаилу:

– Слушай, уже очень поздно. Я бы хотел договориться с ней о цене. Сколько я должен ей заплатить?

Лицо Смаила сделалось возмущенным.

– Как ты можешь! Ты ведешь себя так, словно имеешь дело со шлюхой! Ci pas une putain, je t’ai dit![28]

– Но если я останусь с ней, я ведь должен буду заплатить?

– Ну естественно.

– Вот я и хочу заранее договориться.

– В этом, дорогой, я тебе не помощник.

Порт пожал плечами и встал.

– Мне надо идти. Уже поздно.

Марния быстро переводила взгляд с одного мужчины на другого. Потом она произнесла пару слов очень тихо, так что ее слышал только Смаил; он нахмурился, но, делано зевнув, все-таки вышел из шатра.

Они лежали на ложе вместе. Девушка была очень красива, понимала его и слушалась, и все-таки он не доверял ей. Полностью раздеться она отказывалась, но все ее движения – в том числе и жесты несогласия – были изящны, к тому же она производила их так, что в них чувствовалось некое обещание, исполнения которого ему оставалось только дождаться. О время, время! Будь у него время, он, может быть, сумел бы добиться ее расположения, но нынче следовало удовольствоваться тем, что само собой подразумевалось изначально. Он лежал и размышлял об этом, глядя на ее невозмутимое лицо; вспомнив о том, что через день-другой ему ехать на юг, он внутренне попенял на обстоятельства и сказал себе: «Что ж, хоть какой-то кусок урвать…» Перегнувшись, Марния загасила свечу двумя пальцами. Секунду лежали в полном молчании, в кромешной черноте. Затем он почувствовал, как ее мягкие руки медленно обвили его шею, а на лбу ощутил прикосновение губ.