Под псевдонимом Дора

Нападки гитлеровской прессы, между прочим, оказались полезными для нас и в другом отношении. Очень скоро Инпресс снискал себе популярность не только среди французских рабочих и прогрессивных организаций, но также и в антинемецки настроенных буржуазных кругах Парижа. Это помогло заполучить для агентства отличное рабочее помещение. Один домовладелец предложил в наше распоряжение прекрасно обставленный особняк на Фобур Сент-Оноре, одной из самых респектабельных парижских улиц, неподалеку от Елисейского дворца. В этом особняке, носившем название "Элизе Билдинг", мы и оборудовали редакционные помещения.

Со временем Инпресс превратился в некий сборный пункт всякого рода эмигрантов, особенно много приходило интеллигентов, бежавших из нацистской Германии. У нас бывал немецкий драматург Эрнст Толлер, впоследствии покончивший жизнь самоубийством в Америке; по пути в Палестину посетил нас знаменитый немецкий писатель Арнольд Цвейг.

В стенах агентства мы часто видели Луи Арагона, друга Владимира Познера, а также близкого моего приятеля из Праги вездесущего репортера Эгона Эраина Киша. Среди наших гостей бывал будущий премьер-министр Франции Жорж Бидо, в ту пору редактор католической газеты. Бидо готов был часами рассказывать мне историю своей жизни. Он тоже изъявил желание, правда лишь на словах, сотрудничать с нашим агентством.

Настало время, когда успехи Инпресса сменились серьезными затруднениями. Неприятности посыпались одна за другой. В первые годы существования Инпресса, когда внешней политикой Франции руководил министр Луи Барту и отношения между Францией и Германией были весьма обостренными, французские власти не мешали работе агентства. Однако после убийства Барту югославскими фашистами почувствовалось изменение политической ориентации французского правительства. Власти стали чинить нам различные препятствия.

Я хорошо помню тот октябрьский вечер 1934 года, когда на площади Согласия газетчики во всю глотку оповещали парижан об ошеломляющем событии убийстве в Марселе югославского короля и французского министра. Как раз в те часы я провожал на Лионский вокзал Эгона Эрвина Киша. Мы шли по удивительно красивой площади Согласия, мимо роскошного отеля "Крильон", над парадным входом которого развевался югославский флаг - здесь должен был остановиться югославский король, - и, не обращая внимания на непрекращавшийся дождь, озабоченные этой скверной новостью, обсуждали те возможные тяжелые последствия для всей антифашистской эмиграции во Франции, которые, вероятно, повлечет за собой террористический акт нацистов.

И действительно, вскоре мы почувствовали и резкую перемену в отношении к нашему агентству частных лиц, которые нас финансировали. Антигитлеровски настроенные, французские буржуа, прежде оказывавшие Инпрессу материальную поддержку, почуяв новые веяния во внешнеполитическом курсе правительства, перестали нам помогать. Точно так же поступили и влиятельные еврейские банковские круги, после того как их доверенное лицо в руководстве нашего агентства немецкий эмигрант Курт Розенфельд, в прошлом министр юстиции Пруссии и один из лидеров немецких левых социалистов, покинул в" начале тридцать пятого года Францию. Он переселился в США, где позднее и скончался. Мы лишились поддержки крупных финансовых тузов.

Вести полезную работу становилось, все труднее. В складывавшейся политически неблагоприятной ситуации можно было ожидать, что власти предпримут строгие административные меры против иностранцев и эмигрантов. К слову сказать, официально я числился венгерским гражданином и считался старым эмигрантом.

С приходом на пост премьер-министра Пьера Лаваля начали вырисовываться контуры той политической линии, которая позднее вылилась в сотрудничество с гитлеровцами. Во Франции, как, впрочем, и в Англии, все явственнее ощущалась половинчатая ориентация: с одной стороны, беспокойство по поводу прихода к власти агрессивного германского фашизма, с другой - чуть ли не симпатии к нацистам, осуществлявшим беспощадный террор по отношению к коммунистам и всем левым организациям. Одобрение получила даже расовая политика Гитлера.

Во Франции в тридцать пятом году реакционные силы вышли на авансцену политической жизни. Мы, журналисты-эмигранты, вскоре почувствовали на себе жесткую руку цензуры. Начались притеснения со стороны парижских властей. С болью в душе я все чаще приходил к выводу, что нам рано или поздно придется свертывать деятельность агёнтства Инпресс.