Под развалинами Помпеи. Т. 1

– Это правда, но страсть к хищничеству и крови сделалась моей второй природой; еще более, когда я увидел, что почти все части Греции отдались римским войскам почти без сопротивления, я стал смотреть на ее жителей, как на римлян. К Милету же еще со времени героя Мильтиада граждане Эретрии чувствовали глубокое отвращение за то, что его жители часто держали сторону персиян, а один из полководцев последних, Аристагор, родившийся также в Милете, нанес много вреда греческим городам.

– Ты был несправедлив, Тимен, к своей земле. Тебе ведь известно, что, когда великий Помпей был избран главным начальником войска с неограниченной властью на три года на море и на материке, на протяжении пятидесяти миль от берега, он собрал пятьсот кораблей с войском в сто двадцать тысяч человек и пять тысяч лошадей; можно ли было пограничным городам Греции сопротивляться такому войску?

– А знаешь ли ты, что сделали мы? Правда, мы ушли из Тирренского и Лабийского моря, но для того, чтобы, уйдя в Сицилию, защищаться там под прикрытием скал.

– И ты думаешь, что вы, пираты, могли бы сопротивляться этому великому полководцу?

– Разумеется, могли бы, если бы все пираты были подобны нам и вместо того, чтобы склониться на ласковые слова и обещания, ушли бы в скалы Тавра и в неприступную Алайю.

– Но ведь и там он настиг вас и победил.

– Да, но это потому, что нас было мало.

– Как бы то ни было, к разорению и страданиям, причиненным войной, ты прибавил еще новые своими набегами, и Милет не столько жаловался прежде на Помпея, сколько теперь жалуется на тебя.

Тимен вздохнул глубоко и умолк; но по прошествии нескольких минут он первый прервал молчание:

– О Мунаций, это правда, я знаю; и я теперь дорого плачу за сделанное мной зло милетским жителям, так как рана, которая причиняет моему сердцу невыносимое мучение, нанесена милетской девушкой Фебе, подругой твоей Тикэ. О Мунаций, я впервые испытываю подобное чувство; для меня оно то же, что рубашка Несса[107], которую я не в силах снять с себя и которая сжигает и уничтожает меня. Я хотел затушить это пламя, сперва стараясь не видеться с Фебе, продав ее в рабство; но пламя страсти лишь усилилось, оно охватило все мое существо, и я напрасно стараюсь подавить в сердце любовь к Фебе, – да, я люблю ее, Мунаций, люблю до бешенства.

– В Риме ты вновь увидишься с ней; не сам ли ты сказал, что продал ее римскому купцу? Луций Авдазий, Деций Силан, а также Азиний Эпикад, прибывшие сюда со мной, помогут тебе отыскать ее: они знакомы со всеми известными мангонами столицы и посещают многие богатые семейства; Эпикад же очень близок к Торанию, главному торговцу невольниками. Поспешим же с отъездом.

– Но ты, – продолжал Тимен, – ничего не сказал мне о Леосфене.

– Он еще жив и молит богов о том, чтобы они возвратили ему его дочь.

– Я возьму его к себе по возвращении из Рима, но до тех пор сколько еще придется ему выстрадать!

– После смерти своего друга, отца моей Неволей, он не покидал его дома и добросовестно управлял его имением. На правах жениха Неволей я обратился к местному претору и с его разрешения обратил все имущество Тимагена в деньги, которые везу с собой в Италию, чтобы передать их своей невесте; сады же, лежащие у морского берега, и дом я оставил Леосфену, исполняя в данном случае волю доброй Неволей. Вот почему, прежде нежели отправиться к тебе в Адрамиту, мы заходили в Милет и пробыли там несколько дней.

Дня два спустя после этого откровенного разговора между Мунацием Фаустом и Тименом, скрепившего их дружбу, все четыре судна пирата и купеческое судно Мунация были совершенно готовы сняться с якоря и отправиться в дальний путь, причем Мунаций успел нагрузить свое судно разным товаром, чтобы сделать свое плавание и на этот раз прибыльным и быть в состоянии, соединившись с Неволеей Тикэ, вести вместе с ней тихую и спокойную жизнь в своей Помпее.

Собравшись в путь, Тимен отдал было уже последние приказания своим людям, оставшимся дома, когда перед ним явилась Филезия и, смотря ему прямо в глаза, с необыкновенной в ней смелостью спросила его:

– Куда отправляешься, Тимен?

В первое мгновение неожиданное появление старой вещуньи и ее дерзкий вопрос смутили пирата, но потом он ответил ей грубо и сурово:

– Давал ли я когда-нибудь право моим слугам обращаться ко мне с подобными вопросами?

– Прежде я не спрашивала тебя, – отвечала спокойно и смело старуха, – потому что знала, что ты возвратишься; но теперь я этого не знаю. Останься, Тимен! Я говорю тебе это, не уходи с чужеземцами!

И она сделала движение, чтобы остановить его.

Вновь смущенный пират заметил в эту минуту, что на них смотрят Мунаций Фауст, Деций Силан, Авдазий и Эпикад; как бы стыдясь перед ними за свою нерешительность, он оттолкнул старуху и вступил на эмиолию, воскликнув:

– К веслам!

Филезия, схватив его за рукав, крикнула еще раз:

– Останься!.. Останься!

Но эмиолия по знаку пирата быстро отчалила от берега, и Филезия, подобно мертвому телу, упала на песок у самого моря.

Глава восемнадцатая Праздник невольниц