Под развалинами Помпеи. Т. 2

В стороне от этой группы, на той же самой террасе, окруженная также женами патрициев, сидела молодая женщина красивой и величественной наружности. Знатные лица приветствовали ее глубоким поклоном и произносили между собой шепотом имя Агриппины.

Действительно, это была Агриппина, дочь несчастной Юлии и Марка Випсания Агриппы, гордая и добродетельная жена цезаря Германика.

Но вот усилились крики и рукоплескания толпы, увидевшей издали самого триумфатора; народ бежал за ним и восклицал:

– Jo triumphe! Jo triumphe!

Этими словами, можно сказать священными, выражался в подобных случаях народный энтузиазм.

За длинным рядом пленных, на некотором расстоянии от них, четыре великолепные лошади, белые как снег, везли богатую колесницу из слоновой кости, блиставшую золотом и драгоценными камнями, а на ней стоял довольный собой триумфатор.

– Вот Тиверий! Вот Тиверий! – говорил каждый своему соседу, вытягивая шею и поднимая голову, чтобы разглядеть виновника торжества, и общий голос приветствовал его:

– Jo triumphe, Tibere! Jo triumphe!

Наслаждайся, Ливия Друзилла, наслаждайся своим блаженством! Богиня счастья исполнила твои желания. Твой сын, сделанный благодаря тебе цезарем, трибуном, главнокомандующим, ныне является триумфатором. Еще немного, и он будет царствовать. Ливия приветствовала своего Тиверия рукоплесканиями, которые подхватили окружавшие ее матроны, и воздух огласили оглушительные крики народа.

Триумфальная колесница остановилась перед террасой дома Гнея Пизона, и сын одарил счастливую мать олимпийской улыбкой.

Ливия и римские матроны не могли налюбоваться блестящим триумфатором, одетым в пурпурный костюм, вышитый золотом, и горделиво стоявшим на колеснице. В одной руке он держал скипетр из слоновой кости, на верхушке которого парил золотой орел, а в другой руке лавровую ветвь; над его головой невольник держал золотую корону.

Несколько мгновений спустя Тиверий тронул вызолоченными вожжами, и колесница вновь двинулась по триумфальному пути, а невольник, стоявший позади триумфатора, проговорил ему, как требовал того обычай, следующие слова:

– Respice post te, hominem esse memento («Оглянись назад и помни, что ты человек»).

Если бы триумфатор обратил внимание на эти слова, то они могли бы убедить его в тщете торжества и всей окружавшей его роскоши.

В нескольких шагах позади триумфальной колесницы, на великолепном коне, также белом, ехал красивый молодой Германик, держа в руке блестевший на солнце меч; за ним следовали легаты и между ними известный историк Веллей Патеркол, льстивший Тиверию, и брат его, Магий Целер Веллейан.

Когда приблизился Германик, народный энтузиазм выразился еще сильнее:

– Ave, Germanice!

– Salve, Germanice!

– Jo triumphe, Germanice, jo triumphe! – кричал народ своему любимцу.

Ливия задрожала при этих криках и на приветствие сына Друза отвечала таким образом, что неприятное чувство, волновавшее в эту минуту ее душу, было замечено Плакциной и Ургуланией.

– По моему мнению, неприлично встречать так Германика, когда триумфатором – твой сын, божественная Ливия, – сказала Плакцина.

– И ведь по твоей лишь доброте он фигурирует в триумфе, – прибавила Ургулания.

– Нет, не по моей, а по доброте Тиверия, – заметила сухо Ливия.

– Слава сына – слава отца, и Германик должен подражать тому, кто усыновил его, – сказала одна из матрон, желавшая, в свою очередь, польстить Ливии.

– Это все фантазии Августа! – заключила резким тоном императрица, сопровождая эти слова сердитым взглядом на наивную матрону.

Между тем в одну минуту внимание и любопытство как дам, находившихся на террасе, так и всего народа было привлечено одним лицом, находившимся среди легатов; это лицо было одето и вооружено не по-римски. По орлиным крыльям на его шлеме, с которого пук длинных конских волос спускался на плечи, по блестящему серебряному панцирю на его груди, по длинной бороде, густой, как и его волосы, по всей его одежде и ее украшениям можно было признать в нем начальника какого-нибудь варварского племени. Его же страшные косые глаза лишь усиливали впечатление, которое он производил.

Гией Пизон поспешил удовлетворить любопытство дам, сказав им:

– Это Батон, главный начальник Паннонии, оказавший большую услугу нашему войску. Заблудившееся в горах, оно подверглось бы той участи, которая постигла войско Вара, если бы Батон не помог ему выбраться из ущелий.

Этим объяснялся его угрюмый вид: он изменил своей стране.

Его соотечественники, шедшие впереди в цепях, являлись его обвинителями, и в радостных криках толпы ему слышалось слово «Изменник!».

Не доезжая до Капитолия, триумфальная колесница остановилась близ места, где был устроен трон, на котором сидел Август. Едва лишь Тиверий увидел его, он соскочил с колесницы, взошел на нижние ступени трона и опустился на одно колено перед императором.

Совершив это при общих аплодисментах, он вновь взошел на свою колесницу, и триумфальная процессия двинулась к Капитолию.

Тут был устроен жертвенник, окруженный в эту минуту жрецами.