Во время смерти Клавдия Марцелла в Байе, Ливия Августа находилась в Риме; и если, несмотря на это, общая молва подозревала ее в смерти этого несчастного юноши, то несомненно, что ее неприязнь к сыну Октавии не была тайной.
Наступила ночь. У изголовья умиравшей Скрибонии бодрствовал лишь Луций Друз Скрибоний Либон, сын ее брата. Он один из всех членов ее семейства и, можно сказать, из ее друзей остался в живых и на свободе. Вихрь несчастья унес из дома Ливии Скрибонии и родных и друзей: им было не безопасно выражать свою любовь и привязанность к Скрибонии, так как Ливии Августе казалось, что всякое лицо, приближавшееся к бывшей супруге Августа, было заговорщиком. Не имела ли Скрибония, думала хитрая Ливия, повода и права быть озлобленной против нее и желать ее гибели? И эта мысль лежала в основании всех действий Ливии.
Луций Скрибоний с родственной любовью ухаживал за больной теткой, которая, вдруг обратившись к нему, спросила:
– Что отвечал тебе Фабий?
– Что он придет с ним сегодня ночью.
– И он думает, что тот согласится прийти?
– Вероятно.
– Необходимо, чтобы он пришел поскорее, так как, мой дорогой, мне осталось мало жить, а то, что я хочу сказать ему, чрезвычайно важно для всех нас.
– Надейся, тетушка. Да вот, кажется, они уже пришли: внизу я слышу необыкновенное движение.
Действительно, вскоре послышались шаги, приближавшиеся к комнате больной.
Дверь комнаты отворилась, свет факела озарил ее, и номенклатор тихим голосом проговорил:
– Цезарь Август.
Это, действительно, был сам император, вошедший в комнату вместе с Фабием Максимом.
Фабий дал приказ слугам, стоявшим у дверей, удалиться, а Луций Друз Скрибоний Либон, отойдя почтительно от изголовья своей родственницы, чтобы дать место Августу, дружественно пожал руку Фабия.
– Скрибония, – сказал император, – ты желала видеть меня, и я сам сильно желал этого, точно так же, как желаю, чтобы ты поскорее выздоровела.
– Не обольщайся напрасно, Октавий; да и для чего мне жить? – отвечала утомленным голосом Скрибония. – Все наше семейство рассеяно, уничтожено, и тебе известно кем. Ведь я служу только препятствием; когда я буду устранена, тогда лишь ты один останешься препятствием; смотри же, берегись.
– Не оскорбляй ее, Скрибония; ты всегда была несправедлива к ней.
– Помоги мне, Октавий, приподняться; я хочу поговорить с тобой о другом, и мне нужно спешить воспользоваться остающимися мне минутами.
Фабий Максим, стоявший по другую сторону больной, подложил ей под голову другую подушку, и Скрибония, помолчав немного, продолжала:
– Октавий, позволь мне называть тебя этим именем, которое напоминает мне счастливые минуты нашей молодости; когда ты сделался Августом, я уже не была твоей.
– К чему, бедная Скрибония, вспоминать в настоящую минуту о таких печальных вещах?
– Я вспоминаю о них в настоящую минуту потому, что до сих пор я не хотела унижать себя, оправдывая перед тобой свою жизнь. Она заставила тебя поверить, будто я постыдными интригами обесчестила дочь победителя при Анции, но она лгала. Ты знал, что я строго сохраняла верность Корнелию Сципиону и что была также верной женой Тиверию Нерону, моему второму мужу; а если ты знал меня благоразумной и честной в мои молодые годы, то мог ли ты подозревать, чтобы я, будучи уже старше, изменила тебе, наиболее славному из моих мужей?
– Я никогда не обвинял тебя в неверности, но восставал только против твоей ужасной и несправедливой ревности, против упреков, которыми ты мучила меня.
– Действительно, ты не обвинял меня прямо, но сделал хуже: ты написал об этом в своих записках, чтобы оправдать перед потомством ту несправедливость, которую ты готовился совершить относительно меня, и потом, действительно, совершил, прогнав меня со своего брачного ложа, с которого я сошла такой же честной, какой взошла на него.
– Откуда ты узнала, что я это высказал в моих записках?
– Зачем я буду скрывать? Я узнала об этом за пятьсот динариев от того, кому это известно.
– Талл! О подлый человек! – прошептал со злостью Август.
Император мысленно решил наказать этого несчастного.
Скрибония продолжала:
– А я любила тебя, Октавий, любила ради тебя самого и ради нашей Юлии, которую ты погубил своим поведением относительно меня.
Август не осмелился прервать ее речь; в эту минуту он сознал свои проступки. Совершенно истомленная Скрибония собралась с последними силами, чтобы высказать ему все то, что столько лет хранила глубоко в своем сердце.
– А она, первого мужа и сына которой ты, будучи еще триумвиром, сделал несчастными, не могла любить тебя; она дорожила лишь твоим богатством и твоей славой и, притворившись, что любит тебя, изменила своему мужу, Тиверию Нерону…
Август пытался было возразить, но Скрибония продолжала:
– Обольщается лишь тот, кто желает быть обольщенным: плод, который она носила под своим сердцем, когда вошла в твой дом твоей женой, был твой; весь Рим говорил это.
Август сделал вновь движение, но Скрибония знаком руки заставила его замолчать.