Под розой

Петра, старая добрая Петра, тогда она была без работы и охотно помогала мне с Сюзанной. А Гудрун… Она видела, как растет у меня живот, и ни говоря ни слова, брала на себя всю тяжелую работу в пекарне. Мои верные подруги. Мы знаем друг о друге все и в то же время ничего. Мы столько пережили вместе. Но все равно остались одинокими.

Я посадила свою первую розу через несколько дней после того, как закопала маму в саду. Это была «Реасе». Джон высыпал прах своей погибшей возлюбленной на розы, теперь была моя очередь вырастить «розу мира» на том, что мешало миру в моей жизни. В нескольких милях от нашего дома были теплицы, один из работников помог мне найти сорт «Реасе» и рассказал, как выращивать розы. Я купила и другие сорта по его совету и преданно ухаживала за ними. Вскоре «Реасе» распустила свои чудесные бутоны, и мы с Сюзанной, родившейся тем летом, могли наслаждаться ее ароматом. Цветки были большие, пышные, желтовато-розовые, и я была счастлива, что мне удалось вырастить такую красоту. Ухаживая за розами, я говорила с мамой обо всем, о чем нам никогда не удавалось поговорить, и она отвечала мне все новыми прекрасными бутонами. Ее ответы утопали в аромате роз. Это казалось мне забавным: теперь она могла говорить что угодно, ее слова все равно превращались в розы. Она попала в ловушку. Чудовище, укрощенное Красавицей.

Папа приехал через несколько дней после того, как я похоронила маму, и я рассказала ему все, кроме того, чем закончился ее визит. По версии, которую я озвучила папе, мама села в такси и отправилась в аэропорт, чтобы улететь в Лондон. Думаю, ему было все равно. Зато новость о том, что он мне не настоящий отец, его просто ошарашила, и он тут же бросился выяснять правду. Сегодня все легко определилось бы при помощи теста на ДНК, но тогда все было куда сложнее.

Нам с папой пришлось поехать в Гётеборг и сделать много анализов, прежде чем нам сообщили результат. Сравнение моей и его группы крови показало, что он не мог быть моим отцом, а значит, то, что сказала мне мама, не было злой шуткой. Это была правда. К тому же, папа подтвердил, что все происходило именно так, как она рассказывала. Они встречались совсем недолго, потом она вышвырнула его, как ненужную старую вещь, и он пытался найти утешение в объятиях другой женщины, но безуспешно.

— Когда твоя мама вошла в ресторан, я понял, что готов на что угодно, лишь бы вернуть ее, — признался он с горечью. — А потом она сказала, что я буду отцом и что она хочет быть со мной, и я был на седьмом небе от счастья. Мне и в голову не приходило заподозрить неладное. Как же я был наивен, Ева. Столько лет жил с ней рядом, видел, как она себя ведет… Я должен был хоть раз спросить себя, а мой ли это ребенок. Но мы, люди, верим только в то, что хотим верить. Я был влюблен в нее. Влюблен до безумия. А когда ты родилась, я и помыслить не мог, что ты можешь быть чужим ребенком. Ты всегда была только моей.

Он погладил меня по щеке — первый ласковый жест с тех пор, как мы узнали, что посторонние люди, а не отец и дочь. Я помню, как подумала тогда, что мои чувства к нему должны измениться, но ощущала только, что это мой папа гладит меня по щеке. Он был рядом со мной, когда мне сообщили, что я беременна. Впрочем, я знала это и до визита к врачу. Мое тело мне все рассказало, а Берит Анель подтвердила его рассказ, но после слов врача путь назад был отрезан. Мама говорила, что ей в свое время трудно было решиться на аборт. Мне было бы не легче. Но речи об этом не шло.

Я знала, что, потеряв Джона, уже никогда не смогу быть с другим мужчиной. Я ждала ребенка от Джона и хотела этого ребенка. Сознание того, что я в ношу себе частичку Джона, о чем он и не подозревает, помогало мне пережить его предательство. Это будет ему наказанием: он никогда не узнает, что у него есть ребенок. Теперь мне было кого любить, хотя у меня больше не было Джона. И я знала, что всегда буду любить своего ребенка.

Это звучит банально. Многие, наверное, подумают, что трудно любить ребенка мужчины, который тебя предал. Но я всегда прислушивалась только к голосу своего сердца и полагалась на собственные чувства. Я убила маму. Но новая жизнь внутри меня была шансом обрести прощение. Мне было семнадцать, когда я приняла решение сохранить ребенка, и восемнадцать, когда я родила Сюзанну.

Папа, которого я пока еще продолжала называть папой, одобрил мое решение и не пытался меня переубедить. Должно быть, он понял, что в этом ребенке — мое спасение, и поддерживал меня во всем. Через пару недель после нашей с мамой последней встречи он переехал в Фриллесос, чтобы помогать мне. Поначалу я была от этого не в восторге, но быстро привыкла. Я продолжала работать в пекарне, а он каждый день ездил на работу в Гётеборг.