Под руку с Одиночеством. Дальше (СИ)

И пляж заодно! — уходя, она создала три огромные речные волны для промывки песка.»

Часть 12

Уместились возле костра, спиной к стволу старой сосны. Девочка медленно тянула из кружки горячий чай, сидя на свернутом спальнике. Котик, на заботливо расстеленной клеенке, расправлялся с комплектующими представителя семейства зайцевых. Вечернее настроение украшали яркие звезды в аккомпанементе романтически настроенных насекомых. В огне уютно трещали то ли сучья, то ли ветки, а запах дыма казался родным и понятным. Танька не спешила насыщаться, с умилением наблюдая за своим героем.

«Куда в него столько влезает? — размышляла, глядя на зверя влюбленными глазами.

Внутрь. Может, у него там черная дыра! — выдвинуло гипотезу Второе Я.

Прелесть какая! Так и оленя можно съесть.

Лютеныш, у тебя внутри бездна, да?»

«У меня внутри голодный Снежный Леопард, между прочим. И он запасается энергией! Ну и просто вкусно, — отозвался лохматый.»

Когда Лютый закончил поглощать зайчика, выпрашивать кусочек колбаски ему не пришлось. Танька честно разделила вкусность пополам, и они уплетали нежный ужин, от удовольствия закрывая глаза. Сочность обеспечивалась вполне уместными в фарше кусочками сала, поэтому едоки не стыдясь облизывали и губы и усы, а некоторые — даже пальцы.

Пирожные на десерт, в основном, достались защитнику, а Танька ножом выуживала из баночки варенье. У нее была ложка, но все знают, что сидя перед костром варенье нужно отправлять в рот только с лезвия! Она ни на минуту не пожалела, что запаслась несколькими разными клинками: каждое изделие ей нравилось по-своему и бывало кстати ежедневно.

«Мы долго здесь пробудем? — дрова постепенно прогорали, но подбрасывать новые было лень, да и незачем.

Даже не знаю. Это кто стучит все время? Там, кажется, — она посмотрела в сторону звука, доносившегося из темного леса.

Дятел, кто же еще, — пожала плечами Танька и веточкой поправила вывалившийся из костра уголек.

Ночью? А он не ошибся?

Дятел не может ошибаться: нечем.

Да, — протянула задумчиво, — с мозгами в голове об дерево безнаказанно не бьются.

Он их в дупло перед долбежкой кладет.

Кого?

Мозги. Орнитологию учить нужно. И вообще — юмор продлевает жизнь! — почти рассмеялась Танька.

Заблуждаешься. Юмор жизнь укорачивает. Это смех продлевает, а юмор — укорачивает, — часть внутреннего мира девочки иногда бывала рассудительна.

Это как?

А так: тот, кто много шутит — умирает рано. А тот, кто над этим смеется — живет еще до-олго…»

Зевая и едва удерживая сонные веки, Танька приказала остаткам пламени погаснуть: она не позволяла себе легкомысленного отношения к лесу. Уже залезая в спальник, решила приснить себе что-нибудь веселое.

«Или выснить?

Наснить. Какая разница? Давай такое, чтоб и я там была, и Лютый…»

* * *

— Разве она может видеть сны? — удивился техник.

— Назови то, что она не может, — повернулся к нему вместе с креслом оператор. — Я готов подождать, — он терпеливо сложил руки на животе.

— Чего? Когда у нее сил не хватит?

— Когда у тебя воображение закончится! — снисходительно закивал головой напарник. — Я ведь только недавно закончил просматривать перечень «девятого набора»…

* * *

— Есть кто дома? — заснуть Таньке не дали, возле палатки раздался стук палки о дерево. — Эй, хозяева!

— Иди на хуй, путник, я спать хочу, — пролепетала в ответ сквозь дрему. Танечка была очень вежливой девочкой и мысленно пожурила себя за грубость. Совсем немножко.

— Это кто там такой резкий? Вылезай, давай. Дело есть, — примирительным тоном заговорил голос.

«Лют, это кто?»

«Мужик. В сапогах и длинном плаще. Съесть его?»

«Плащ? Зачем?»

«Мужика! Просыпайся, он к велику присматривается.»