Под сенью Дария Ахеменида

― На то и их высокоблагородие, чтобы приказывать. На то ты и унтер, чтобы приказы исполнять. А воды нет! ― ничуть не изменился лицом Касьян Романыч.

― Да не мне был приказ, а тебе, дядя, батарейному вахмистру! ― попытался растолковать унтер Буденный.

― Так что мне. Прикажут, я и исполню. А теперь ты исполняй. Чай, командование полка надеется, что ты со взводом авангард блюдешь, а ты тут милостыней побираешься! ― стал стыдить унтера Касьян Романыч.

― А вот этого, дядя, отведать как? ― понял, что его взялись водить за нос, и озлился унтер Буденный.

― Шоды-то? ― посмотрел Касьян Романыч на плеть в руке унтера Буденного. ― Этим мы вас угостим со всем нашим служением!.. ― И взорвался: ― Пристал! Что тут тебе, Терек, что ли, или речка Сунжа? Нету воды!

― А в бочках? ― ткнул плеть за голенище унтер Буденный.

― Что в бочках? ― снова окаменел Касьян Романыч.

― Что в бочках? Да вода в бочках, дядя! ― напомнил унтер Буденный.

― Вода! ― согласился Касьян Романыч.

― Ну! ― потерялся от такого признания унтер Буденный.

― Ну? ― тоже потерялся Касьян Романыч.

― Так наливай по треть ведра, дядя! ― свирепо закричал унтер Буденный.

― Не пииить! Коней загубите! Мало ли, их высокоблагородие приказали! Они при артиллерии, а мы при конях родились! В ноги вода на походе бьет! ― пронзил успокаивающуюся глину Касьян Романыч.

― Ну, дядя, не хочешь волей, я возьму неволей! Мы приказов чураться не привыкли! ― отцепил от седла брезентовое ведерко унтер Буденный.

Касьян Романыч, сорокалетний закоренелый вахмистр и старовер, от вида чужой посуды, долженствующей прикоснуться к чистой в его староверческом понимании воде, решил лечь костьми и пострадать за веру.

― Куда! Куда своей поганой торбой! Мне веру продать из-за тебя! Мне в грех впасть из-за твоего алченья! Стой, унтер! ― взялся Касьян Романыч за кинжал.

Далее наблюдать сей завораживающей картины я не мог.

― Вахмистр, не забывайтесь! ― прикрикнул я на Касьяна Романыча, прошел к бочкам и уже ласково попросил дать драгунским лошадям воды. ― Они же наши гости! Что же понесут они по армии про наше гостеприимство? ― сказал я.

― Ваше высокоблагородие, господин подполковник, Борис Алексеевич! ― взмолился, но, кажется, лукаво взмолился Касьян Романыч. ― Лишите меня службы, воля ваша. Но где же я ему, антихристу, столько воды найду! Вы гляньте на его торбу! Она же у него… она же у него весь четверик вольет! У всех торбы как торбы, по гарнцу, а у него, поди, дак еще и четверика мало будет! В его торбе-то жить можно!

― Как это четверик? ― растерялся унтер Буденный и с подозрением поглядел на свое брезентовое ведерко, обычное брезентовое ведерко, предназначенное к поению лошадей, ничуть не больше наших.

― Четверик, четверик! А то четверика еще и мало будет! ― изображая последнюю степень страдания, подтвердил Касьян Романыч. ― Мне что же, потом и бочку на костер извести за ненадобностью придется! Ведь всю нашу воду этот антихрист вычерпат!

― Двойная польза будет, Касьян Романыч: и гостей напоишь, и казаков погреешь! ― сказал я.

Он обреченно взглянул на меня и вдруг с силой толкнул кинжал в ножны.

― Разрешите исполнять? ― спросил он и полез на бочку. ― Подходи первый, кто тут драгунский!.. ― И запел с обидой в голосе: ― “Ты возьми моего коня во белые руки. Переведи мово коня через синее море, на камешке стоя, чтобы коник мой напился!..” Отвернись, православныи-и-и, не смотри, как басурман вашу воду сладкую и текучую-ю-ю пьет! Подходи, драгунцы, подходи, воды не жалко! Ее много во пустыне во алчущей, во пустыне вавилонской!.. И ех, казачишки, помирай род ваш гребенской сунженско-о-й!.. Процветай, род драгунской, захребетинско-о-й!.. ― с ударом голоса на окончания прилагательных запричитал Касьян Романыч.

― Пошел! ― хмуро и сквозь зубы, с перекосившей его тоненькие и подкрученные усики улыбкой понукнул к бочке ближнего своего драгуна унтер Буденный, а потом по-строевому лихо повернулся ко мне: ― Премного благодарны вам, ваше высокоблагородие.

― Рррады старрраться! ― лихо же приложил я руку к папахе, как то по уставу делают нижние чины.

Однако дальнейшей комедии у меня не вышло. По батарее прошел шум. Глубоко в улице показались два всадника, в опор гнавших уже шатающихся коней. Все устремились на них.

― Где их благородие командир? ― издалека с одышкой и уже от напряжения не выговаривая полного моего титула закричал один из всадников, в котором я узнал своего батарейца от головного дозора.

Батарея, словно гуси, заголготала, всколыхнулась. Невидимый тревожный ветерок протянул по ней. Я вышел всадникам навстречу. Мой батареец увидел меня, не доезжая, слетел с седла, поначалу корявисто, а потом все более разгибаясь и пружиня в коленях подскочил ко мне, выпучил глаза:

― Так что, ваш вскоблродь, впереди британцы!.. ― И задохнулся, порывисто глотнул и вновь выпучил глаза. ― Впереди в пяти верстах городишко! Виноват, пока летел, название забыл! Велено вам доложить!.. А этот вот, ― мой батареец отступил шаг в сторону, ― казак от сибирцев имеет вам доложить!..