Читаем Под сенью девушек в цвету полностью

Быть может, не только случай подобрал и соединил таких красивых подружек; быть может, эти девушки (уже самая их манера держаться свидетельствовала о том, что они смелы, легкомысленны и жестоки) не выносили ничего смешного, ничего уродливого, были равнодушны к духовным и моральным ценностям, испытывали невольное отвращение к тем своим сверстницам, у которых мечтательность и чувствительность выражались в застенчивости, в стеснительности, в неловкости, в том, что эти девушки, наверное, называли «дурным тоном», не сближались с ними и, наоборот, сходились с теми, в ком их привлекало сочетание грации, ловкости и внешнего изящества, то есть единственная форма, которая, по их мнению, могла заключать в себе пленительную душевную прямоту и залог приятного совместного времяпрепровождения. Быть может, также класс, к которому они принадлежали и который я не мог определить, находился в том периоде своего развития, когда то ли благодаря богатству и досугу, то ли благодаря новомодному увлечению спортом, охватившему даже некоторые слои простонародья, и физической культурой, к которой пока еще не прибавилась духовная; быть может, их социальная среда, подобно тем гармоничным и плодотворным направлениям в скульптуре, которые пока еще не стремятся к передаче страдальческого выражения, легко и в изобилии производит красивые тела с красивыми ногами, с красивыми бедрами, с лицами здоровыми и спокойными, с живым и лукавым взглядом. И не явились ли мне у моря благородные и безмятежные образцы человеческой красоты, похожие на статуи под лучами солнца на берегах Греции?

Так вот, стайка этих самых девушек, светоносной кометой совершавшая свой путь по набережной, видимо считала, что окружавшая ее толпа состоит из существ совсем иной породы, так что даже страдания этих существ не могли бы возбудить в ней участие; девушки словно не замечали толпу, заставляли тех, кто стоял на дороге, расступаться, как перед никем не управляемой машиной, от которой нельзя ожидать, что она объедет пешеходов, и только в крайнем случае, если какой-нибудь старичок, существование которого они не желали признавать и всякое общение с которым было для них немыслимо, от них убегал, они, глядя на его быструю и смешную жестикуляцию, выражавшую страх или возмущение, пересмеивались. Им не надо было наигрывать Презрение ко всему, что находилось за пределами их группы, — непритворное их презрение было достаточно сильно. Но при виде какого-нибудь препятствия они не могли отказать себе в удовольствии преодолеть его с разбега или одним прыжком, — их всех переполняла, в них била ключом молодость, которую так хочется расточать, даже когда тебе грустно или нездоровится, повинуясь скорее потребностям возраста, чем минутному настроению, и ты ни за что не упустишь случая по всем правилам искусства прыгнуть или проскользить, прерывая, перебивая медленную свою походку — как Шопен самую грустную фразу — грациозными скачками, в которых прихоть сочетается с виртуозностью. Жена старика банкира после долгих колебаний усадила наконец мужа на складной стул, лицом к набережной, возле эстрады, защищавшей его от ветра и солнца. Убедившись, что она хорошо устроила его, жена пошла за газетой, чтобы потом почитать ему вслух, — эти ее отлучки, длившиеся не больше пяти минут, казались ей очень долгими, но она все-таки позволяла их себе довольно часто, чтобы у ее старого мужа, о котором она старалась заботиться так, чтобы он этого не замечал, создавалось впечатление, будто он еще в состоянии жить, как живут все, и в опеке не нуждается. Возвышавшаяся над ним эстрада представляла собой естественный и заманчивый трамплин, и вот по направлению к нему-то без малейших колебаний и побежала старшая в стайке: она перескочила через перепуганного старика, задев своими ловкими ногами его морскую фуражку, чем доставила огромное удовольствие другим девушкам, особенно — зеленым глазам на румяном лице, выражавшем восторг и радость, сквозь которую, как мне показалось, проступала застенчивость, стыдливая и задиристая, — проступала только у нее одной. «Бедный старикашка, мне его жаль, — ведь он чуть было не окочурился», — с легкой насмешкой в хриплом голосе сказала одна из девушек. Они прошли еще несколько шагов, потом, не обращая внимания на то, что загородили дорогу, остановились посовещаться, образовав неправильной формы скопление, плотное, причудливое и щебетливое, подобное птичьей станице перед отлетом; потом они возобновили медленную свою прогулку над морем.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Радуга в небе
Радуга в небе

Произведения выдающегося английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса — романы, повести, путевые очерки и эссе — составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В четвертый том вошел роман «Радуга в небе», который публикуется в новом переводе. Осознать степень подлинного новаторства «Радуги» соотечественникам Д. Г. Лоуренса довелось лишь спустя десятилетия. Упорное неприятие романа британской критикой смог поколебать лишь Фрэнк Реймонд Ливис, напечатавший в середине века ряд содержательных статей о «Радуге» на страницах литературного журнала «Скрутини»; позднее это произведение заняло видное место в его монографии «Д. Г. Лоуренс-романист». На рубеже 1900-х по обе стороны Атлантики происходит знаменательная переоценка романа; в 1970−1980-е годы «Радугу», наряду с ее тематическим продолжением — романом «Влюбленные женщины», единодушно признают шедевром лоуренсовской прозы.

Дэвид Герберт Лоуренс

Проза / Классическая проза