Под сенью исполинов

Нечаев стиснул зубы и отвернулся. Теперь даже его одного не отправить обратно!..

При мысли о вызове с орбиты другого челнока, он ощутил вдруг себя подопытной мышкой: ему, подслеповатому грызуну, указали путь к горошинке, бросив её в противоположный конец коридорчика. Хочешь — иди. Не хочешь — стой и голодай. Или лезь на стены.

Майкл нашёлся в кают-компании. С Ренатой, Иваном и Ганичем он что-то обсуждал за ужином. Американец с порога посмотрел на командира так, словно только и ожидал висевшего на языке Нечаева вопроса. Его проницательность обезоруживала.

Но уже скоро выяснилось, что никакой проницательности и не было. Долго назревавший разговор оказался только что поднят Иваном.

С первых минут Роману на ум пришла одна броская ассоциация касаемо Бёрда: он вёл себя как тот уж на сковородке. С готовностью рассказывал про «человека», якобы, байки из личного прошлого. Военного, как выяснилось, прошлого. Но Нечаев не упрекал и не подлавливал. Он просто слушал, сопоставляя ранее сказанное Майклом с его нынешними утверждениями.

Бёрд, изворотливый словоблуд, сумел выставить всё так, будто он никогда всерьёз и не отрицал существование «человека». На это ему понадобилось каких-то три съеденных Иваном печенья. Даже Нечаев запутался, что ещё стоило бы предъявить Майклу, а что тот уже охотно объяснил. А ещё, он уже покаялся в том, что забыл закрыть механический вентиль. Да так, что Рената посочувствовала ему, теперь винившему себя в случившемся с Буровым. Да, выглядел он виновато и даже разбито, но будь на его месте тот же Иван — схлопотал бы по полной!

Из свежеозвученной версии следовало, что и полковник бывшего ЦРУ не владел достоверной информацией касаемо пресловутого совершенного ИИ. А грянувшее после войны разоблачение Алана Макленнора явилось следствием всего-навсего личных счетов учёного с кем-то из оттенённых некогда коллег. В доказательство Майкл приводил факт: разгромное «разоблачение», подхваченное перевёртышами СМИ, основывалось исключительно на научном подтверждении невозможности существования синтетического именно тела, копировавшего бы основные системы человеческого организма, но никак не самого интеллекта или даже квантового мозга.

Рената поужинала плотно, следом схрустела несколько положенных конфет — энергии на поддержание базы Ординатора уходило будь здоров! — и отправилась спать. Ушёл отдыхать и Иван. Не прерви его Роман, Бёрд так и продолжил бы занимательный рассказ о подлости Сальери от науки, вываливая на Ганича тонны ненужной тому информации.

— Ты знал их?

— Кого? — на гладкой коже лба проявились редкие морщины. — Учёных? Нет. Но о Джессике Бристоу слышал…

— Я не об учёных. Ты же знаешь, что мы нашли челнок. Ваш челнок. Ещё один. В нём — сгоревшие в капсулах люди. Четырнадцать человек, Майкл. Вот их ты знал?

Бёрд пару раз схватил ртом воздух, не находя ответа. Но ещё до того, как он успел что-либо ответить, Роман добавил:

— Говори всё, что знаешь, Майкл. Теперь мы заперты на Ясной, и тут нет ни твоей страны, ни моей. Тут мы — страна. Этот синтетик зачем-то ведёт нас в модули…

Американец так и не откусил поднесённое ко рту печенье. Гладкое лицо его вдруг переменилось, помрачнело. Он прочистил горло, столь внимательно глядя в серую поверхность стола, будто там показывали фильм.

— Знаешь, майор, — кашлянул Бёрд, подняв на командира блеснувший сталью взгляд. — Не тебе говорить о моей стране. И зачем я здесь — не твоя головная боль. Заперты, говоришь? Ничего. Потребуется — соглашусь тут даже остаться. Делай своё дело, майор. Я буду делать своё. Я тут не по твоему приглашению и тебе не подчиняюсь. Пойми это.

Бёрд медленно встал и пошёл прочь. Поднимавшиеся от удивления брови Ганича к этому моменту набрали максимально возможную высоту.

* * *

Александр Александрович слышал шаги в коридоре. Видел сквозь ресницы, как заглядывал Рома, но выдавать себя не стал. В тот момент он желал только одного — одиночества.

Виктория практически не отходила от него. А перед самым отбоем в медблок наведалась ещё и Неясова. Из разговора женщин стало ясно, что благодарить Санычу следовало именно Ренату. По её инициативе прервали медикаментозный сон.

Отчего-то это было вовсе не тяжёлое, гудящее забытие, а та самая тёплая вата тьмы: уютная, знакомая, изначальная. Внутри не было страшно. Страх пронзил его только когда сознание отделялось от той тьмы, волочимое прочь канатами слабых электроимпульсов реаниматора, усиленных остановленной подачей снотворного.

Из разговора Неясовой и Грау он понял, что ампутации не избежать. Если так, то он больше не командир. По Уставу всякий потерявший мобильность космопроходец освобождался от должности.

Он больше не командир — мысль эта приносила облегчение. Чувство постыдное для ветерана войны, но целиком соответствовавшее человеку, загнанному волею судьбы под бронзу этого почётного звания.

Никуда не девалась только вселенская усталость. И ощущение не своей прожитой жизни.

Тридцать с небольшим лет прошло, и Александр Александрович на себе ощутил, что время лечит далеко не всё, или же попросту не всех.