Под сенью короны

Ящер мчал сквозь закат. Ого, уже к вечеру дело? Надо заканчивать с погоней, местные ночи совершенно не годятся для погонь, мир будто чернилами заливает, и никаких надежд, что взгляд привыкнет к этой мгле.

Вершник рвал поводья с такой яростью, будто надеялся задушить своё средство передвижения. Стоило отдать должное и самому пресмыкающемуся — оно рвалось вперёд с примерным усердием. А может, из-за терзавших его трензелей так старался? Животному ведь как осознать, что от металла, рвущего щёки, не улететь, как ни старайся? Совсем как человеку, бьющемуся в тине кредитов, хватающему новые, чтоб расплеваться со старыми, и только сильнее вязнущему… Да ладно, это осталось в далёком прошлом. В далёком, недосягаемом прошлом…

Несколько мучительных минут, полных вспышек дурноты, и мы настигли удирающего во все крылья противника, лихо подрезали его. Ящеры затанцевали в воздухе. Передо мной замелькали рвано запечатлевшиеся в восприятии обрывки увиденного, картинки, будто мозг решил ради экономии перейти в режим слайд-шоу: крыло, взметнувшийся хвост, искажённое лицо вершника, изо всех сил тянущего поводья… Раз вижу лицо, значит, не свой «пилот»… Чешуйчатый бок и изгиб седла, размытые силуэты людей, темные на фоне закатных красок.

Ремни я отстегнул за миг до того. Прыжок же совершил, совершенно не понимая, зачем я это делаю. Опять тело, заточенное воинской выучкой, как клинок оселком, сработало помимо сознания. Уже только в полёте подумал, станут ли меня ловить сопровождающие вершние? Тут высоты хватает, время у них будет. В следующее мгновение со всего маха я врезался в человеческое тело, ногой врубил чисто потому, что иначе было не приземлиться, не потеснить жертву, а ребром ладони добавил уже для верности, целенаправленно и от души. Третий удар опять же получился едва осознанно, но и обойтись без него было никак. Я вцепился в обмякшее тело, чтоб не соскользнуть с ящера, и рывок получился очень приличным.

Ремни выдержали.

Что ж, офицер, в которого я влетел, пребывал в глубокой отключке, и поддерживала его только высокая лука седла. Решение было очевидным. Я знал, как и куда нажимать, чтоб расстегнуть ремни, даже если они затянуты вокруг чужого пояса, и успел уцепиться за луку седла, когда бесчувственный враг улетел в бездну вместо меня. Повернувшись ко мне, Аллех попытался вынуть из ножен меч, и не справлялся. Лицо у него было искажено до того, что сперва мне показалось, будто я ошибся. Нет, не ошибся. Вот он, нужный мне человек. Теперь — дело.

Я подогнул колено и захлестнул ремень с замком вокруг него — пристёгиваться как положено времени не было. Парировал наручем удар его меча, неверный и ослабленный. У меня преимущество, я к нему лицом и намного подвижнее. И бить можно, не стесняясь. Всё равно он сейчас умрёт, раз уж Аштия дала добро на расправу.

В отсутствии рамок, поставленных приказом, я вдруг почувствовал себя по-настоящему свободным, ликующим этой свободой существом. Правда, какая уж тут свобода. Но возможность вломить, защищая свою жизнь, и не сдерживаться при этом — уже облегчение. Следующий выпад снова пришлось отбивать запястьем, на этот раз с подвывертом, потому что Аллех полоснул посильнее, и такой удар уже способен был расколоть наручь.

Рука сама выдернула из-за пояса нож. Нож против меча — хиловато, но не в нашей ситуации. Аллех был вынужден сечь за спину, ремни не позволяли нормально развернуться. При следующем взмахе я подцепил ножом гарду и выдернул меч из его рук. Металл блеснул оттенками заката, метнувшись в пустоту.

И мы сцепились врукопашную.

Нож я выронил — Аллех умел вести себя с противником, замахивающимся ножом. Руки у него оказались жёсткие, хватка — как колодки. Я вырвался, но он снова вцепился. Что уж тут, ему ведь тоже жить хочется. И шансов, как представляется, у него побольше. Он-то ведь пристёгнут, а я так…

— Твою мать, — простонал я, перехватывая своего противника за загривок.

На минуту мы застыли, тягаясь силой, глаза в глаза. Я видел дикий желтоватый блеск его зрачков, прожилки и краски заката, переливающиеся на белках. В его глазах было столько жизни, сколько я давно уже не видел в чужом взгляде. Даже во взгляде собственной жены. Она, казалось, всегда боялась показать мне что-то лишнее, сдерживалась, уходила в себя. А здесь была ярость, пыл, бешенство, но не из тех, которые порождает гнев, а просто страсть. Страсть к бытию.

В этот миг мы, кажется, даже ощутили сродство. Я видел, он всё понимает. И слова Аштии в свой адрес из моей памяти будто целиком забрал, снял копию, сфотографировал. И, пожалуй, именно в этот момент моя ненависть к Аллеху умерла. Как бы там ни было, мы просто играли на разных сторонах поля, и к своему проигрышу бывший офицер Генштаба отнёсся так, что это вызывало уважение. Пусть не к самому человеку, но хотя бы к его позиции.