Под сенью Молочного леса (сборник рассказов)

Голос гида. Менее пятисот душ населяют те странные улицы и несколько прилегающих к ним переулков и разбросанные в беспорядке фермы со службами, что образуют этот малюсенький хиреющий морской курорт, воды, которые лучше было бы назвать «заводью жизни», не боясь при этом обидеть людей, живущих здесь, — у них на сегодня имеется собственное соленое «я». Центральная улица, Коронейшн-стрит, состоит по большей части из скромных двухэтажных домиков, многие из них стараются хоть как-то обрести нарядный вид, одевшись в кричащие цвета, среди которых особенной популярностью пользуется розовый, есть несколько зданий с претензией на стиль восемнадцатого века, но почти все они пребывают в печальном состоянии ветхости. Хотя мало привлекательного в этом городишке для взобравшегося на холм, отдыхающего, спортсмена или автомобилиста, что бездумно растрачивают свои субботы и воскресенья, те, кто созерцают картину могут, если уделить этому несколько часов праздного времени, найти в его вымощенных булыжником улицах и крошечной рыбацкой гавани, в нескольких его любопытных обычаях, в речи местных жителей что-то от того колоритного чувства прошлого, которого так не хватает городам и городишкам, идущим в ногу со временем. Форель, говорят, кишит в Ривер Дэви, несмотря на огромное количество браконьеров. Единственная церковь с запущенным кладбищем не представляет никакого интереса в архитектурном отношении.

Кричит петух.

Первый голос. Открывается небо и заливает светом зеленые холмы; встает весеннее утро, поющее жаворонком, кричащее петухом, гудящее колоколом.

Медленные удары колокола.

Кто бьет в городской колокол, кто, как не капитан Кэт? Один за другим, заслышав набат, спавшие поднимаются в это утро, как и во все предыдущие. И уже виден улетающий медленно вверх снег с дымоходов — это капитан Кэт в матросской шапочке и морских ботинках возвещает о новом дне своим громким Вставайте все! — колоколом.

Второй голос. Преподобный Эли Джекинс в Бесезда Хауз, поднимается, еще весь в объятьях сна, облачается в свои черные одежды священника, зачесывает назад белые поэтические волосы, забывает умыться, нехотя спускается босиком вниз по лестнице, открывает входную дверь, встает на пороге и, взглянув на день и вверх на вечный холм, внимая шуму моря и гомону птиц, вспоминает свои собственные стихи и читает их мягким голосом пустынной Коронейшн-стрит, пробуждающейся, открывающей глаза навстречу солнцу.

Преп. Эли Дженкинс.

Господь мой, я, конечно, знаю
Есть города получше нашего,
Холмы волшебней, мягче дали
И рощи, под цветами спящие,
Леса есть веселей, весеннее,
И краски птиц куда как ярче;
Поэты есть, что откровеннее,
В такое утро больше скажут;
Пред Кадер Идрис, ревущим бурей,
Иль славой Мойл эр Уиддва,
Перед прекрасным Карнед Лливелин,
Что притчей во языцех стал,
Горами, где Артур мечтал,
Непокоренным Пенмайнмауа,
Холм Ллериджиб — нора крота,
Пигмей перед гигантом.
Пред Саусей, Ди, Дови, Сенни,
Пред Эйду, Идеи, Элед, всем,
Широким Тэффи, свободным Тоуи,
Пред водопадом Лливенен,
Пред Гвили, Огром, Неддом, Эли,
Пред До, Клирвен, Клесай и Дилайс,
Господь, малышка — Ривер Дэви,
И в камышах, как в колыбели.
Пред Керрег Кеннен, царящим вечно,
Наш Херон Хэд, конечно, мал,
Морской травой увитый камень,
Одни лишь чайки там кричат;
Молочный лес совсем уж крошка
Пред рощей Золотой у Гронгара,
Но дайте выбрать мне и я
Всю жизнь и после буду рад
Бродить меж этих вот деревьев,
По Гузгог Лейн и Донки Даун,
И слышать, как поет мне Дэви,
И знать, что город вечно рядом.

Второй голос. Преподобный Дженкинс закрывает входную дверь. Его утренняя служба закончена.

Медленные удары колокола.