Читаем Под сетью полностью

Финн и Лефти одевались, давясь от сдерживаемого смеха. Я к ним присоединился. Разрядилось какое-то напряжение, совершился обряд. Нам хотелось кричать, тузить друг друга. Но шуметь было нельзя, и вся наша энергия ушла в смех. Одевшись, я почувствовал, что мне тепло, что я почти трезв и голоден как волк. Я пошарил в карманах плаща и нашел печенье и паштет, которые стянул у Сэди. Их встретили немыми изъявлениями восторга. Мы уселись на лестнице, которая становилась все длиннее, по мере того как вода отступала, оставляя у наших ног сломанные корзины и ящики, пустые жестянки и всякий мусор. Я вскрыл банки с паштетом перочинным ножом и роздал печенье. У всех, кроме меня, еще оставалось в бутылках немного бренди, но Дэйв сказал, что с него хватит, и передал свои права мне. Лефти заявил, что ему скоро нужно уходить, потому что утром одно из отделений партии переезжает в новое помещение. Он предложил остатки своей бутылки Финну, тот не отказался. Мы весело закусили, передавая банки по кругу. Бренди пробежало по моим внутренностям, как божественный огонь, и разогнало кровь до скорости света.

Что было потом, я помню смутно. Остаток ночи проступает отдельными пятнами из тумана, окутавшего мою память. Лефти ушел после того, как мы поклялись друг другу в вечной дружбе и я обязался посвятить себя социалистическим исследованиям. У меня состоялась долгая сентиментальная беседа с Дэйвом, о чем — не помню, может быть, о судьбах Европы. Финн, опьяневший еще больше, чем я, куда-то затерялся. Когда мы уходили, он лежал ногами в воде. Немного погодя Дэйву вспомнилось, что как будто в воде была его голова, а не ноги, и мы вернулись проверить, но Финна не нашли. Проходя пустынными улицами под бледнеющим небом, я словно слышал какой-то странный звук — может быть, то звонили вдали колокола святой Марии, и святого Леонарда, и святого Ведаста, святой Анны, святого Николая, святого Иоанна-Захарии. Наступающий день запустил длинную руку в гущу ночи. Неожиданно быстро наступил туманный рассвет, и, когда я допивал бренди возле святого Андрея-при-Гардеробе, над горизонтом уже протянулись ярко-зеленые полосы.

<p>Глава 9</p>

Дальше я помню, что мы пили кофе на Ковент-Гарденском рынке. Там очень рано открывается кофейная палатка для грузчиков, но в то утро никого, кроме нас, возле нее не было. Уже совсем рассвело. Мы стояли в той части рынка, где торгуют цветами. Оглядевшись по сторонам и увидев множество роз, я сейчас же вспомнил Анну. Я решил безотлагательно преподнести ей букет и сообщил об этом Дэйву. Мы пошли по аллее из огромных корзин с цветами. Народу было так мало, а цветов так много, что сам бог велел брать все, что приглянется. Я шел между двумя стенами роз, еще мокрых от ночной росы, и брал подряд белые, розовые, чайные. Из-за угла навстречу мне показался Дэйв, нагруженный пионами — махровыми шарами в алую крапинку. Мы объединили свои цветы в одну охапку. Поскольку не было причин на этом останавливаться, мы произвели опустошения в нескольких ящиках с фиалками и анемонами, а карманы набили анютиными глазками; рукава у нас намокли, мы задыхались от цветочной пыльцы. Подхватив свою добычу, мы выбрались за пределы рынка и, дойдя до Лонг-Эйкр, присели на каком-то пороге.

Голова у меня трещала, я отнюдь не протрезвел. Как сквозь сон я услышал голос Дэйва:

— Боже милостивый, совсем забыл. Тебе еще третьего дня пришло письмо. Я с тех пор таскаю его в кармане.

Он протянул мне письмо, и я лениво взял его. И вдруг узнал почерк Анны.

Я неловко разорвал конверт, пальцы тряслись от страха. Буквы плясали и плыли у меня перед глазами. Когда они наконец успокоились, я прочел следующее короткое послание: «Мне нужно как можно скорее с тобой повидаться. Пожалуйста, приезжай в театр». Я обхватил голову руками и застонал.

— Что случилось? — спросил Дэйв.

— Найди мне такси, — простонал я.

— Ну тебя с твоим такси. Мне и без того тошно.

Я встал и ушел, забрав с собой цветы, а Дэйв остался сидеть на пороге, прислонившись к стене и закрыв глаза.

Такси я нашел на Стрэнде и велел шоферу везти меня в Хэммерсмит. Сердце мое билось в такт словам: «Поздно, поздно!» Всю дорогу я сидел, подавшись вперед, стебли цветов ломались у меня в руке. Только доехав до места, я заметил, что весь искололся о розы. Я стер кровь рукавом рубашки, еще не просохшим с вечера. Отпустив такси у Хэммерсмитской ратуши, я спустился к реке. По пути я несколько раз приваливался к стенам домов, от боли в сердце трудно было дышать. Вот и театр. Но возле него творилось что-то странное. Дверь была распахнута настежь. Я ускорил шаг. Перед калиткой выстроились в ряд три грузовика. Я влетел в холл, и башмаки мои застучали по голому полу. Взбежал по лестнице, едва касаясь ступенек, и бросился в комнату Анны.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
1984. Скотный двор
1984. Скотный двор

Роман «1984» об опасности тоталитаризма стал одной из самых известных антиутопий XX века, которая стоит в одном ряду с «Мы» Замятина, «О дивный новый мир» Хаксли и «451° по Фаренгейту» Брэдбери.Что будет, если в правящих кругах распространятся идеи фашизма и диктатуры? Каким станет общественный уклад, если власть потребует неуклонного подчинения? К какой катастрофе приведет подобный режим?Повесть-притча «Скотный двор» полна острого сарказма и политической сатиры. Обитатели фермы олицетворяют самые ужасные людские пороки, а сама ферма становится символом тоталитарного общества. Как будут существовать в таком обществе его обитатели – животные, которых поведут на бойню?

Джордж Оруэлл

Классический детектив / Классическая проза / Прочее / Социально-психологическая фантастика / Классическая литература