Под шапкой Мономаха

Но так говорили и писали о своей «матушке императрице» лишь те люди, сердца которых дрожали от восторга и патриотической гордости при шуме екатерининских побед и умы которых немели под впечатлением широких и блестящих преобразований Екатерины в административном и сословном устройстве. Наступившее со смертью императрицы новое царствование – «царство власти, силы и страха», как его звали современники, – иначе отнеслось к деятельности предшествующего правительства. Оно не только осудило прежние порядки громко, решительно и даже грубо; более того, оно принялось суетливо и торопливо разделывать все то, что было сделано в Екатерининское время. От мелочей придворного быта до существеннейших сторон общественной жизни, все терпело изменения, потому что признавалось негодным, вредным, распущенным и даже развращенным. Прошло всего около 4 лет, настало 12 марта 1801 года, на русский престол вступил император Александр – тот самый, которого императрица Екатерина называла «мой Александр», – и вот Россия читала первый манифест юнаго императора о том, что он, восприемля престол после отца своего, принимает вместе «и обязанность управлять народ по законам и по сердцу… Августейшей бабки нашей Государыни Императрицы Екатерины Великия». Государь давал обет «шествовать по ее премудрым намерениям», и этим торжественно постановлял попранные предания Екатерининской эпохи. Такова была поистине превратная судьба Екатерининой славы в ближайшем потомстве. На императрицу смотрели то как на «благое божество», то как на слабую женщину, не умевшую поддержать порядок не только в империи, но даже и в собственном дворце. Надобно признаться, что подобная двойственность отношения передалась и в последующие поколения – вплоть до нашего времени. Ведь и мы можем расходиться в наших взглядах на личность и деятельность «просвещенной» императрицы и можем различно ценить исторические последствия ее политики. Не слышим ли мы в современной нам литературе восторженных похвал уму и знаниям Екатерины, ее уменью угадывать и поддерживать талантливых людей, которым Пушкин дал такое звучное название «славной стаи Екатерининских орлов»? Не кружатся ли и теперь впечатлительные головы при описании военных побед и дипломатических успехов Екатерининского царствования, при характеристике той перемены в настроении и приемах русской дипломатии, когда она высоко подняла голову и стала говорить уверенным и твердым тоном, повинуясь внушениям самой императрицы стойко блюсти народные интересы и свою самостоятельность? И в то же время не слышим ли мы горьких сетований на то, что при Екатерине случайное придворное влияние могло господствовать над существенным государственным интересом, как в темную эпоху предшествующих Екатерине временщиков? Не указывают ли на то, что наши колоссальные приобретения от Польши и Турции все-таки «отзывались горечью»: во 1-х, в то же самое время прусские, а особенно австрийские немцы захватили не только славянские, но прямо русские земли, а во 2-х, благодаря этим захватам «скоропостижный прусский король» вырос до значения первоклассного европейского монарха, чего не хотели допускать наши старые политики. Наконец, не доказывают ли нам, что гром побед потряс хозяйственное благосостояние страны и что рост политического могущества России при императрице Екатерине сопровождался окончательным нарушением того старинного равновесия, в какое приведены были сословные отношения в старой Московской Руси? В старой Руси над всеми сословиями тяготела одинаково правительственная рука, равномерно распределявшая государственные повинности между отдельными группами населения. При Екатерине II последняя тень этой государственной тяготы была снята с дворянства, на крестьянство же окончательно, рядом с государственными обязанностями, надето было ярмо частной крепостной зависимости. Вот сколько может быть указано различных точек зрения, с которых ценили и до сих пор ценят деятельность императрицы Екатерины II.

Я не думаю, чтобы можно было разрешить в созвучии весь этот нестройный шум противоречий и соединить в одну внутренне цельную характеристику ряд несоответствующих один другому отзывов. Возможна и более правильная задача – объяснить причины существующих разноречий и уловить их существенные черты. Эта задача не только исполнима вообще, но уже и исполнена в специальной литературе, и нам остается собрать ее указания в один общий очерк.