Под щитом красоты

Соблазнительна ли такая судьба? Тем более что сейчас известен и ее финал: прототип Дина Нил Кэссиди за четыре дня до своего сорок второго дня рождения был найден на обочине железнодорожного полотна в состоянии комы не то от переохлаждения (в одной футболке холодной дождливой ночью), не то вообще от образа жизни. Такая вот поэма экстаза.

Роман при всей его даже и нынешней популярности (ежегодные сотни тысяч продаж) вряд ли для кого-то остается культовым. То есть изменяющим образ жизни сколько-нибудь существенного числа его читателей.

Или я ошибаюсь?

Насладившись и пресытившись этим концентратом Керуака, я мог бы вроде и закончить свои изыскания, но остатки научной добросовестности, в просторечии именуемой занудством, заставили меня прочесть еще и «Биг-Сур», в котором если и есть какая-то проповедь, то разве лишь та, что алкоголизм страшная болезнь, что от экзистенциального ужаса пьянство спасает ненадолго, а потом его лишь удесятеряет, и помочь тут не может ни грандиозная природа, ни буддизм, о котором уже нет и помину, ни слава культового автора, от которого ждут воспетой им бесшабашности, какого-то «благородного битничества», а он чувствует себя измученным и старым (до смерти в сорокасемилетнем возрасте ему и впрямь оставалось недалеко). Ни восхищаться, ни подражать ему совершенно не хочется, упаси бог, – его можно только жалеть.

А когда паломники, вернее поклонники, рвутся к нему в дом и он целый день шатается по комнатам пьяный, дабы соответствовать собственному образу, в нем уже начинаешь видеть прямо-таки жертву культа.

Жертву собственного культа.

Другой культовый автор Генри Миллер явился мне в «Иностранке» в те годы, когда я уже понял, что защитить от жизни меня могут лишь собственные фантазии, и читал его «Тропик Рака» с чисто литературным любопытством: «как сделано?» Сделано хорошо, местами даже очень, но особых художественных прорывов нет: экстатические перечни я видел еще у старого доброго Уитмена, «эстетику безобразного» кто только не практиковал – от Маяковского до «парижского» (как и Миллер!) Эренбурга:

Тошнит от жира и от пота,
От сотни мутных сальных глаз,
И как нечистая работа
Проходит этот душный час.
А нищие кричат до драки
Из-за окурков меж плевков
И, как паршивые собаки,
Блуждают возле кабаков,
Трясутся перед каждой лавкой
И запах мяса их гнетет…

Париж, обжора, ешь и чавкай,

Набей получше свой живот
И раствори в вонючей Сене
Наследье полдня – блуд и лень,
Остатки грязных испражнений
И все, что ты вобрал за день.

Так что двадцать лет спустя я решил перечитать Генри Миллера исключительно в поисках того, что напоминало бы проповедь. И неожиданно для себя увлекся. «Тропик Рака» и впрямь начинается впечатляюще: «Я живу на вилле Боргезе. Кругом – ни соринки, все стулья на местах. Мы здесь одни, и мы – мертвецы».

Далее следует пламенный монолог мертвеца. Мертвеца, прошу не забывать.

«У меня ни работы, ни сбережений, ни надежд. Я – счастливейший человек в мире. Год назад, даже полгода, я думал, что я писатель. Сейчас я об этом уже не думаю, просто я писатель. Все, что было связано с литературой, отвалилось от меня. Слава богу, писать книг больше не надо».

Но если писать книг больше не надо, то откуда взялась эта книга?

«Это не книга в привычном смысле слова. Нет! Это затяжное оскорбление, плевок в морду Искусству, пинок под зад Богу, Человеку, Судьбе, Времени, Любви, Красоте… всему чему хотите. Я буду петь, пока вы подыхаете; я буду танцевать над вашим грязным трупом…»

Как, но ведь только что мертвецом был сам автор, а теперь он собирается танцевать над нашими трупами? (Бывают ли трупы чистыми, вопрос отдельный. Но, видимо, не случайно мы так торопимся их раскрасить и спрятать подальше от глаз, именно что выкрасить и выбросить.)

Но эта книга даже и не танец, и не песня – это «Песнь». И как было бы легко жить, если бы для создания чего-то великого было достаточно писать Все Слова С Больших Букв!

Тем не менее наш мертвец желает не только Петь: «Жратва – вот единственное, что доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие».

Со жратвой, увы, дела обстоят хуже некуда. «Однако я не прошусь обратно в Америку, чтобы меня опять сковали узами брака и поставили к конвейеру. Я предпочитаю быть бедным человеком в Европе. Видит Бог – я вполне беден. Так что нужно только оставаться человеком». Так мертвецом или человеком? Или это одно и то же?

«Искусство в том и состоит, чтоб не помнить о приличиях. Если вы начинаете с барабанов, надо кончать динамитом или тротилом».

«Если главное – это жить, я буду жить, пусть даже мне придется стать каннибалом». То есть и для мертвеца главное это жить? Или герой-рассказчик все-таки не совсем мертвец?