Под шум вьюги

– Более, дядя Андреян, – перебил Григорий.

– А то еще и более, а всеми делами десять аль двадцать мироедов ворочают… Мироед и на сходке, и в волостной, и в кабаке… И как ведь это у них: чуть мужик справится, зашибет где ни на есть копейку, так сейчас и норовит суседа закабалить… И тут уж его бойся… А вот у нас на поселке дворов двадцать есть, да как все мы по капиталам-то ровны, у нас закабаливать-то и некого…

– Ты мне вот еще растолкуй, Андреян Семеныч, – сказал я, – вот вы, барские ведь, кажется, были?

– Барские.

– По сколько у вас на душу земли-то?

– Три с осьминником.

– Ну, вот в Большой Березовке однодворцы живут, у них по пяти десятин на душу приходится, а живут они – почти полсела побирается, отчего это?

– Ты нас в расчет не клади… Мы еще отцовским нажитием сыты, это вот с воли-то маненько поупали, а то зажитнее нас в округе не было.

– Ну, не вас, так взять других барских, все они живут справнее однодворцев…

– Это правда, что супротив барского однодворец не вынесет… Перво-наперво, работает он куда плоше нашего, под страстью не был, барщины не знавал, а другое дело – избалован… Ну, вот теперь и расплачивается…

– Не равен однодворец, не равен барский, – отозвался Григорий, – вот тоже оленинские барские, а живут-то никак еще хуже нас, грешных…

– Да, оленинские точно что плохо… – сознался Андреян Семеныч.

– Да, видно, всем не меды, – добавил он после некоторого раздумья, куда ни погляди, горе одно… Что барские, что однодворцы…

Он сел к столу и, садясь, хватился за спину.

– Эка поясница-то одолевает… Должно, все палочки отзываются…

Он как-то, не то зло, не то весело, усмехнулся.

– Какие палочки? – удивился я.

– Да как же! Меня ведь сквозь строй гоняли…

Я заинтересовался.

– Вона!.. Я ведь бывалый… И Сибири, по барским щедротам, отведал и палочек… В Томской четыре года выжил.

– Да за что же это?

Мне что-то не верилось в эти ужасы, глядя на его спокойное, добродушно усмехающееся лицо.

– Да все воля эта^{3}, пусто бы ей… Ишь, мы до воли-то на Битюке жили… Може, слыхал – Калинкин барин есть, производителем он теперь… Ну, мы его крепостные были… Угодья у нас были – одно слово… Ну, и лес, и река подле… Заказу ни в чем… Жители мы были еще исстари: мой дед-то чистоганом двести золотых батюшке покойному оставил… Вышла, это, воля. Барин нас и вздумай переселить на эту вот самую «Сухопутку»… Мы, известно, заартачились, ходоков выбрали: я пошел, да еще тут два мужичка. Ушли, как водится, таючись… Однако с Рязани воротили нас, – ишь, не порядок… Пригнали домой по этапу… А уж тут вышло распоряженье ломать… Как так? – не закон, ребята… Сбили мир, порешили не давать… Ну, значит, бунт… Солдат пригнали на постой к нам… Свиней, кур, телятишек, душат не судом! Одно слово – разор… Терпим… «Что ж, хотите по добровольности переселяться?» – спрашивают… «Нет, не хотим…»

Андреян Семеныч воодушевился. Добродушная насмешливость исчезла из его глаз, и в них засветилась какая-то злоба…

– Ты сам рассуди, – обратился он ко мне, – жили мы при всех угодьях… Сады, это, у нас разведены, пчельники, рыбная ловля, луга заливные, и вдруг на! переселяйся… Тут ни леску, ни речки – уж колодцы Калинкин порыл… Какая это воля!.. Работали-работали на них, корпели-корпели, а тут на «Сухопутку»!..