Под солнцем Сатаны. Дневник сельского священника. Новая история Мушетты

— Хватит, прошу вас! — сказал я. Я чувствовал, что слезы навертываются у меня на глаза, но ничего не мог поделать с этой неодолимой слабостью, от отчаяния, что я поддаюсь ей, меня охватил озноб, я присел на корточки у края камина, прямо в золу.

— Я впервые вижу, чтобы моя кузина выражала какое-то чувство с такой… Обычно она не допускает никакого нескромного вторжения, при малейшей попытке у нее делается каменное лицо.

— Лучше уж говорите обо мне…

— О вас! Да, если бы не этот черный чехол, вы были бы точь-в-точь как любой из нас. Я понял это с первого взгляда.

Я не понимал (да и сейчас не понял).

— Не хотите же вы сказать, что…

— Именно хочу. Но вам, может быть, не известно, что я служу в Иностранном легионе?

— В Иностранном легионе?..

— Ну да, в Легионе, что тут такого! Это слово внушает мне отвращение с тех пор, как романисты сделали его модным.

— Так как же священник?.. — пробормотал я.

— Священник? У нас и в священниках нет недостатка. Да вот хотя бы ординарец моего майора — прежде он был кюре в Пуату. Мы об этом узнали только после…

— После?..

— После его смерти, черт возьми!

— И как он?..

— Как он умер? На вьючном муле, будь оно проклято, перепеленатый, как сосиска. С пулей в брюхе.

— Я не об этом вас спрашиваю.

— Послушайте, я не хочу вам лгать. Ребята любят порисоваться в такую минуту… У них есть для этого два или три выраженья, которые не слишком отличаются от тех, что вы именуете богохульствами, будем откровенны!

— Какой ужас!

Со мной творилось что-то необъяснимое. Господь ведает, что мне никогда не приходилось особенно задумываться об этих жестоких людях, об их ужасном, воинственном призвании, потому что для моего поколения слово «солдат» было связано с будничным образом гражданского человека, мобилизованного в армию. Я вспоминаю отпускников, которые являлись домой с набитыми солдатскими сумками и в тот же вечер выходили на улицу в вельветовых штанах — такими же крестьянами, как все вокруг. И теперь слова этого незнакомца вдруг пробудили во мне неизъяснимое любопытство.

— Но богохульство богохульству рознь, — продолжал мой собеседник своим спокойным, почти суровым голосом. — Для наших ребят это способ жечь за собой мосты, для них это дело привычное. Глупость, конечно, но ничего грязного тут, по-моему, нет. Их поставили вне закона в этом мире, вот они и ставят себя сами вне закона в ином. Если Господь Бог не спасает солдат, всех солдат без разбору, потому что они — солдаты, нечего и добиваться. Одним богохульством больше, чтобы не отстать, чтобы получить по той же мерке, что и товарищи, не искать льготы, не оказаться в привилегированном меньшинстве, только и делов — а потом, была ни была!.. В общем, все тот же девиз — все или ничего, — вы не находите? Бьюсь об заклад, что и вы…

— Я?

— Ну, конечно, тут есть оттенки. Но если бы вы только захотели взглянуть на себя…

— Взглянуть на себя!

Он не выдержал и рассмеялся. Мы дружно смеялись так же, как только что смеялись там, на дороге, в солнечном свете.

— Я хочу сказать, что если бы ваше лицо не выражало… — он приостановился, но светлые глаза теперь уже не сбивали меня с толку, я читал в них его мысль, — привычку к молитве, полагаю, — закончил он. — Черт побери, не умею я говорить на этом языке…

— Молитва! Привычка к молитве! Увы! Если бы вы только знали… я молюсь плохо.

Он ответил очень странно, я с тех пор немало раздумывал о его словах.

— Для меня привычка к молитве это скорее неотступная озабоченность молитвой, борьба, усилье. Неутихающая боязнь страха, страх страха, который лепит лицо отважного человека. Ваше лицо — позвольте мне сказать — точно изношено молитвой, оно напоминает ветхий молитвенник или те стертые лики, что выбиты резцом на могильных плитах. Не беда! Я думаю, понадобилось бы не так много, чтобы оно стало лицом человека вне закона, молодчика вроде нас. Впрочем, дядя утверждает, что у вас отсутствует всякое понимание социальных устоев. Признайтесь: наш порядок не их порядок.

— Я не отвергаю их порядка, — ответил я, — я только ставлю ему в вину отсутствие любви.

— Наши ребята не входят во все эти тонкости. Они только считают, что Бог стал на сторону того правосудья, которое они презирают, как правосудье, лишенное чести.

— Но сама честь, — начал я…