Под солнцем тропиков. День Ромэна

Ящерица-крокодиленок, от удара перевернувшись на спину, не могла встать на ноги, и этим временем Петька воспользовался, чтобы немного ближе познакомиться с ней. Коленками он придавил к земле ее задние ноги, чтоб не царапалась, руками же обхватил тельце, что называется, под мышками. В таком положении ящерица могла только шипеть и показывать зубы.

— Плащеносная ящерица, — бубнил между тем Бамбар-биу над головой пионера, — живет в Австралии, больше нигде, ест один раз в году и то на ходу, очень несчастный зверь, ни вреда, ни пользы не приносит, но несомненно украшает собой земной шар…

Рассмотрев во всех подробностях занятного зверька, Петька предоставил ему затем свободу и старательно записал результаты осмотра и данные, сообщенные «ветрогоном». Разумеется, его рифмованной фразы насчет жалкого образа питания ящерицы он в блокнот не вносил, справедливо отнеся ее к обычным плодам ветрогонистого творчества своего друга, — ветрогонистого и неуместного.

Бамбар-биу нашел наконец отверстие эрнатулунги, священного хранилища чуринг. Оттуда именно и вылезла плащеносная ящерица. Темная круглая дырка, в диаметре немногим меньше метра, зияла в известковой скале, укрываемая густой растительностью.

— Полезем, Петух, — произнес Бамбар-биу озорным голосом, раздвигая кусты и в таком положении закрепляя их камнями.

Петька был настолько любезен, что предоставил ему лезть первому. Впрочем, в пещерке ни змей, ни других страшных животных не оказалось. Возможно, что плащеносный ящер разогнал их. Но также не оказалось в пещерке и чуринг.

— Невозможно, чтобы я ошибся, — бормотал Бамбар-биу.

— Совершенно невозможно, — поддакнул пионер, наслаждаясь прохладой и тенью этого укромного местечка.

— Старики именно сюда лазили, я это помню так же твердо, как то, что меня зовут Бамбар-биу…

— А меня Петькой…

— Никогда не следует доверяться одному зрению без контроля рук, осел…

— Основательно, но слишком поздно сообразил.

Бамбар-биу шарил руками по стенкам полутемной пещеры, бормотал и ругался. Петька звучал с ним в унисон, удобно расположившись в одном из углублений известкового пола.

— Старые обезьяны унесли отсюда чуринги, — резюмировал угрюмо все свои догадки великан, опускаясь на пол рядом с пионером. Так они просидели некоторое время, погруженные в молчание, отдаваясь каждый своим думам, пока Петька не почувствовал, что дальнейший отдых ему не в пользу. Тогда он заявил после минутного колебания:

— Бамбар, я думаю — чуринги подо мной… — и откатился немного в сторону.

В углублении, где он так удобно отдыхал, лежал плоский камень. Под камнем, когда Бамбар-биу его приподнял, обнаружились долго искомые священные дощечки.

— Ну, друг, — сказал Бамбар-биу, — если бы старики увидели тебя сидящим на их сокровищах, тебе бы не пришлось больше хихикать вот таким дерзким смешком…

— Ну… — возразил Петька, — я предполагаю, что мой большой друг, чародей, так свято выполняющий все обычаи своего племени, помог бы мне избежать наказания.

— Наоборот. Твой большой друг прибавил бы к твоему преступлению еще несколько тяжких обвинений. Он сказал бы, что белокожий звереныш организует в становище всякие там пионеротряды и учит малышей новым законам и обычаям…

Петька был так изумлен разоблачением их пионерской тайны, что в ответ лишь тихонечко охнул и ни словечка не проговорил. А Бамбар-биу, довольный, ржал во всю глотку.

Интерес к чурингам снова сблизил их, и в это время желтокожий гигант покаялся, что он нечаянно подслушал прощальный ночной разговор Петьки с Дой-ной. Как это можно нечаянно подслушать разговор, длившийся час, Петька не понимал…

В потайном углублении помещалось около двухсот деревянных и каменных плоских дощечек овальной формы, размером от четверти до трех четвертей. Среди них были новенькие, недавно сработанные, и некоторое количество весьма древних и ветхих. Последними особенно интересовался Бамбар-биу. Он нашел небольшую каменную чурингу, от времени истрескавшуюся и полопавшуюся, с слабо сохранившимся, полустертым рисунком. Она была подклеена во многих местах растительной замазкой и заботливо увернута в сухие листья, перья эму и человеческие волосы. Только своей упаковкой, на взгляд пионера, она, собственно, и отличалась от двух десятков других, таких же ветхих.

У «ветрогона» дрожали руки, когда, склонившись побледневшим лицом к этой реликвии древности, он силился проникнуть в смысл ее незатейливых, но бледных иероглифов.