Под созвездием Ориона

Я смотрел мальчику вслед, пока он не пересек все поле. Потом он, еле различимый, как бы погрузился в траву — стал спускаться с дальнего берега, чтобы пересечь другой рукав лога.

Тогда и я начал спускаться. И думал, что не знаю, как его зовут. И он не знает про меня. В ту пору у мальчишек было не принято знакомиться с ходу. Считалось, что если сразу спрашиваешь «как тебя звать», значит, навязываешься в друзья. А навязываться нельзя, дружба — дело тонкое… Ладно, может быть, завтра…

В логу по-вечернему резко запахло болотом. Кое-где вдоль Тюменки появились полосы тумана. Воздух лежал слоями — то очень теплый, то прохладный. При спуске я проник через несколько таких слоев.

У речки было прохладно. Можно было перескочить на другой берег, но я снял сандалии и вошел в воду. Пусть прохладные струйки слижут со щиколоток зуд от кусачих сорняков. Но струек я не ощутил. Вода в этом месте застоялась и была совсем гладкой. В ней отражалось высокое, все еще светлое небо. И я отражался, перевернутый.

Я нагнулся, чтобы получше разглядеть себя. Лицо было темным и все же хорошо различимым. И… я увидел того мальчика.

То есть, это был я, но в то же время и тот мальчик. Да, я и раньше улавливал сходство, но оно было в росте, в одежде, в остроте загорелых плеч и локтей. В белобрысой прическе «полубокс» — когда-то короткой, но к августу изрядно отросшей. А сейчас я увидел и удивительную похожесть лиц. На минуту даже не по себе стало. Я не знал тогда слова «мистика», но ощутил эту мистику кожей.

Уж нет ли здесь какого-то колдовства, кем-то навязанной сказки или сна? Может быть, мне показалось от полынного запаха, что откуда-то я сам пришел к себе, чтобы подарить синий мячик?

Зачем? И откуда? Понятие «параллельные пространства» мне в ту пору тоже было незнакомо, но интуитивно об их существовании я догадывался.

Я всматривался все пристальнее. И все больше мне хотелось быть таким, как он . Потому что у того мальчишки — я чувствовал это — был более чистый, более ясный и смелый, чем у меня, характер. «Пулеметные ленты» теперь показались мне смешным детсадовским маскарадом. А наган… Я понимал, что могу потом пожалеть, но понимал и то, что в эту минуту надо действовать, как велит душа. Я вынул револьвер из-за пояса, выдернул из него и сунул в тесный кармашек (пригодится еще на что-нибудь) медный ствол. И кинул лишенное дула оружие далеко вдоль русла. Булькнуло…

Затем я побросал в воду гильзы. Оставил лишь одну — для свистка. Завтра мы с мальчиком сможем играть в пряталки, подавая друг другу сигналы из зарослей…

А назавтра дико испортилась погода. Несколько дней лил холодный непрерывный дождь. Взрослые безрадостно говорили, что это уже осень. Одна лишь надежда, что в сентябре, может быть, выдастся несколько дней бабьего лета.

В такую слякоть нечего было думать соваться в лог. Склоны стали скользкими, заросли напитались водой. Тюменка сделалась желтой и разбухшей. Конечно, я грустил. Гладил мячик и шепотом утешал его и себя, что, может быть, все еще наладится.

Взрослые ошиблись, лето вернулось в последнюю неделю августа. Едва дождавшись солнца, я побежал по скользким тропинкам в отсыревший лог. Но мальчика там, конечно, не встретил. И ходил потом еще раз и еще, даже в сентябре. Но напрасно. И вдруг понял, что встреча эта с самого начала была запланирована судьбой как единственная. С каким-то особым смыслом.

Зимой мы переехали ближе к центру, и я оказался опять рядом с милой моему сердцу улицей Герцена. Снова были рядом привычные с дошкольных времен друзья-приятели. Встреча в логу вспоминалась теперь так, будто и вправду была сном. То, что она не сон — доказывал синий мячик. Но… мало ли откуда такой мячик может взяться?

В первые дни, пока я грустил по мальчику, мячик ночевал у меня под подушкой. А потом, после переезда, я поселил его в корзине со всяким своим мелким имуществом.

Но нет, я не забыл про мячик. Он сделался одной из моих привычных игрушек. Следующим летом, отправляясь к друзьям на улицу Герцена, я часто брал мячик с собой. Мне шел двенадцатый год — возраст, когда у мальчишек той поры игры в лапту, в ляпы-выставлялы и в «штандер» были привычным и частым развлечением.

Однажды под вечер играли в «штандер».

Нынче игра эта почти забыта, а в середине двадцатого века в летних дворах и переулках только и слышалось: «Штандер!.. Штандер!..» То есть «стой, ни с места!» Кто-то один швырял мячик свечкой над головами и выкрикивал имя другого. Тот, кого кликнули, мячик ловил и тогда кричал это «тормозящее» слово. И разбегавшийся народ замирал. Поймавший мячик выбирал жертву из тех, кто поближе, и должен был, не сходя с места, заляпать ее точным попаданием. Ну а концовки были разные. Иногда игроки просто менялись местами, а порой самому невезучему назначали несколько «горячих» мячиком меж лопаток. Поэтому твердые мячики (например для тенниса) для такой игры не брали.