Под стягом Габсбургской империи

«Тиса» и несколько кораблей поменьше оказались отрезанными в рукаве реки выше Шабаца, и в конце концов их взорвали свои же экипажи, чтобы избежать захвата. Зейферта перевели на другой монитор, так что моё письмо дошло до него только в середине 1915 года. Он ответил, что в день моего исчезновения в Нойградитце разразился страшный скандал, пани Божена уехала в Польшу — к счастью, только с синяком под глазом, а Грбич начал бракоразводный процесс на основании ее постоянных измен. Как оказалось, он мог бы и не трудиться.

Прошло всего несколько недель с начала войны, когда венгерские власти в Банате с отвратительным удовольствием взялись сводить счёты с местным сербским населением. Гонведскому полку перед отправкой на сербский фронт из Сегеда торжественно вручили тысячу метров верёвки с указанием её не возвращать. Ее и не вернули, напротив, уже через неделю полк послал телеграмму с просьбой прислать ещё тысячу метров. Как владелец фабрики, Грбич был очевидной мишенью, и когда сербские армии пробивались через Дунай в южную Венгрию в последние дни августа 1914 года, они нашли его тело висящим на дубе на окраине Нойградитца, вместе с несколькими десятками других жертв скорого военно-полевого суда.

Что до Зейферта, он тоже не пережил войну. В 1918 году его вместе с отрядом моряков направили на Украину, чтобы восстановить порядок в той разорённой стране. Нужно отметить, что не из-за беспокойства за её жителей, а чтобы обезопасить железные дороги и реки, вывезти украинскую пшеницу из страны и накормить голодающие австрийские города. Его убили в перестрелке с партизанами около Херсона в августе 1918 года: печальная потеря многообещающей юной жизни.

Я не знал, что стало с пани Боженой. Люди, с которыми я разговаривал в последующие годы, сказали, что помнят Божену-Карпинску, певшую в провинциальном оперном театре в Лемберге — тогда польском Львове — в начале 20-х, но потом след её теряется. Мы с ней ровесники, так что в 1939 году, когда начался кошмар в Польше, ей исполнилось пятьдесят три.

Надеюсь, к тому времени она умерла: Львов находился в советской зоне оккупации по пакту Молотова-Риббентропа, а зрелый возраст — не лучшее время для женщины, чтобы отправиться в трёхнедельное путешествие в Сибирь в промерзшей скотовозке или выносить ужасы трудового лагеря НКВД. Но что бы с ней ни произошло, её неукротимый дух выживет.

В 1968 году или около того одним воскресным утром я забирал наручные часы после ремонта из ювелирного магазина на лондонской станции Илинг-бродвей. Я услышал звон дверного колокольчика, обернулся, и тут кровь внезапно отхлынула с лица. Это была она, пани Божена — точно такая же, какой я её знал, только носила она одну из тех мини-юбок, столь популярных в те дни (стиль, который, должен сказать, не выставлял её мускулистые ноги в лучшем свете), и пару солнцезащитных очков размером с корабельные иллюминаторы, поднятых на великолепную гриву золотых волос. У неё было отчётливо мрачное выражение лица, а сопровождал её запуганного вида молодой англичанин на полголовы ниже. Оказалось, они пришли выбрать обручальное кольцо — и самое дешёвое, на которое она согласилась, стоило в четыре раза дороже, чем готов был заплатить жених.

Когда я уходил, то услышал её голос:

— Шшшто?.. Ты не любишь свою маленькую Иренку? Я сейчас заплачу-у-у-у...

И тогда я увидел, как молодой человек с мученическим выражением лица роется в заднем кармане. Что до меня, мне пришлось зайти в кафе «Кардоум» и заказать чашку кофе, дабы прийти в себя. Руки тряслись так сильно, что официантка спросила, всё ли у меня в порядке и не вызвать ли скорую. Но я мог хотя бы утешаться тем, что несмотря на войны и развал империй, кое-что в мире не меняется никогда.

А господарица Зага? Я понятия не имею, что с ней стало после того утра на черногорском берегу, когда она плыла к ялику. Единственный намек появился много лет спустя благодаря книге о французских художниках, которую читала моя английская жена Эдит году эдак в 1963. Это была краткая заметка с манящим примечанием.

«Одна из любовниц Сутина [87] в Париже в 1924-25 годах была любопытной личностью, называвшей себя югославской принцессой Загой: женщиной с простыми чертами лица, но сильным характером. Она переехала с ним в Сен-Жан-Кап-Ферру, но позднее он её бросил, и она пристрастилась к абсенту, а затем несколько лет спустя умерла от туберкулёза в Антибе».