Под сводами высокой лжи

На поясе у него сиял длинный кинжал с инкрустированной рукояткой. Ножны кинжала были украшены золотой арабской вязью. По обе стороны от Юры стояли огромные псы, заросшие длинной чёрной шерстью. Они лениво помахивали тяжёлыми хвостами. Из их разинутых пастей свисали набок красные языки, раздвоенные на конце, как змеиные.

– Зачем ты уходишь? – спросила Таня.

– Мне надо скрыться. Ведь я не тот, за кого выдаю себя…

Он натянул на голову неизвестно откуда взявшуюся чёрную маску, которая туго обтянула его голову, будто проглотила её. Тёмная одежда сделала Юрку абсолютно невидимым во тьме. Бездонное пространство шевельнулось, и Таня поняла, что она находится внутри гигантского существа, именно оно, должно быть, проглотило её и Юрку. Но что это за существо? Зачем оно заглотило их? И почему именно их вдвоём?

В следующее мгновение какая-то неведомая сила вторглась в тело Тани. Сила имела форму и размеры, но Таня не могла определить их. Она лишь ощущала, как нечто неодолимое вливалось в неё снизу, словно поток очень тёплой воды; вливалось мягко, усыпляюще, но вместе с тем это нечто было плотное, как земная твердь, оно толкало Таню, встряхивало её, растягивало, чуть ли не разрывало между ног. Девушка млела, истаивала под напором силы, выворачивалась наизнанку, стремясь отдаться натиску целиком, чтобы не осталось ни единой клеточки тела, не испытавшей буйного наслаждения, не то убивавшего её, не то возрождавшего из небытия.

Вокруг продолжала клубиться непроглядная тьма, рядом не было никого, но Таня почему-то точно знала: всё дело в Юрке. Это из него изливалась неведомая сила, сладко терзавшая Таню. Вдруг разом всё прекратилось. Пространство было неподвижным, колыхание исчезло, инородная сила, распиравшая девичье тело, уплыла во тьму.

Таня испугалась и закричала:

– Юрка, не уходи! Не уходи!

От этого крика она проснулась. Сердце учащённо колотилось. Шея была напряжена так, будто она кричала на самом деле. Некоторое время Таня сидела в кровати, обхватив колени руками, и вслушивалась в себя, в гул своего тела. Из-за распахнутого окна доносились шумы летней ночи. Постепенно, убаюканная шелестом листвы, она вновь погрузилась в сон.

СТУПЕНИ

Юра Полётов рос домашним ребёнком, он был окружён неотступным вниманием матери. Её забота настолько плотно его охватывала, что временами он думал: мать ненавидит его и в действительности не беспокоится о нём, наоборот, издевается над ним, выставляет беспомощным дурачком в глазах других людей. Вечерами она стояла над ним и, оскалившись по-собачьи, проглядывала тетради с домашними заданиями, выискивая ошибки, за которые готова была наброситься на сына с язвительными замечаниями.

– Ты опять тройку схлопотал? Что у тебя, мозги отсутствуют? А ты подумал, какими глазами я буду смотреть в лица наших друзей? У всех дети как дети, учатся прилежно, а мне достался сын-троечник, лентяй! – шипела она.

Юрка не мог понять, почему мать должна была стыдиться его троек. Разве она ходила в гости с его тетрадками и дневниками? Разве об этом кричали на улицах? Кому вообще было дело до его отметок? И почему бы лучше не похвастать его замечательными рисунками, в которых ему не нашлось бы равных не только в классе, но и во всей школе? А разве кто-нибудь называл плохими его сказки, сочинённые на уроке литературы?

Он не понимал, почему мать имела право стесняться его троек по математике, а он не имел права стесняться её выкрашенных в ядовитый жёлтый цвет волос и пунцовой помады на губах. Не мог он также взять в толк, почему мать позволяла себе устраивать безумные семейные ссоры, когда она, истерично крича, упрекала отца в неверности, разбрасывала по всей квартире свои вещи, вытащенные из шкафа. Мать позволяла себе любое проявление чувств, однако отказывала в этом всему остальному миру. Более того, если кто-то выражал свои эмоции или мысли, с которыми она не была согласна, она почему-то всегда воспринимала это как личное оскорбление, хотя речь шла вовсе не о ней. Её нетерпимость к людям не знала границ. Как отец уживался с нею?

Как-то летом мать уехала на курорт, а через несколько дней пришло известие, что она утонула, свалившись за борт во время морской прогулки на катере. Юре не пришлось увидеть её бездыханного посиневшего тела, отец не повёз его на похороны, желая оградить от тяжёлых впечатлений. Юра вообще узнал о смерти матери уже после похорон, и в его тринадцатилетней голове гибель её приняла форму какой-то бесконечной поездки на солнечное морское побережье. Мать ушла из дома с чемоданчиком в руках, чмокнув на прощание в щёку, и не вернулась.