Под тенью лилии

— Не хнычь, слышать не могу! — прикрикнула на него Симина. — Раздевайся!

Егор, размазывая слезы, стал снимать рубашку. Лицо его было в грязных подтеках, вокруг рта — пятна крови. Запах крови окончательно распалил Симину. Она набросилась на Егора, неистово царапаясь и кусаясь. И чем глубже боль проникала в его плоть, тем слаще становились причиненные Симиной раны. Только раз он сказал себе: «Надо бы проснуться. Пора проснуться. Иначе я сойду с ума. Я не вынесу этого, больше не вынесу!..»

— Почему ты не кричишь, почему даже не стонешь? — спрашивала Симина. — Почему не защищаешься?

И она с новым исступлением впивалась в него ногтями. Но Егору не было надобности защищаться. Блаженство, о существовании которого он не подозревал, блаженство, недоступное смертному, давало ему это унижение.

— Трус! — сквозь зубы процедила Симина. — И такой же болван, как другие!.. Не понимаю, как она могла в тебя влюбиться! — И вдруг замерла, словно испугавшись чего-то. Насторожилась.

— Кто-то идет, Симина? — слабым голосом спросил Егор.

— Нет. Но нам надо возвращаться. Боюсь, не умерла ли там Санда…

Егор разом очнулся, содрогнувшись от ужаса, сжал виски в ладонях. Резкой болью пронзило мозг. Где он и что с ним тут было, он помнил, но в голове не укладывалось, как он мог это допустить, как стерпел…

Сильнейшее отвращение к самому себе, к скверне маленького тела, отвращение к жизни охватило его. Но сил не было, он не смог даже взглянуть в глаза Симине.

— Не забудь, что я тебе сказала, — напомнила Симина, отряхивая платьице. — Не запирайся ночью на ключ…

«Она даже не дает себе труда припугнуть меня чем-нибудь, — подумал Егор. — Так она уверена, что я не посмею ее выдать, пожаловаться…»

Симина ждала, пока он встанет с мешков, наденет рубашку. Она не помогала ему. Только смотрела с неприязненной, брезгливой усмешкой.

XII

Г-н Назарие томился в комнате Санды, считая минуты. Начало смеркаться. Он отошел к окну, сам удивляясь своему присутствию здесь, подле больной в летаргическом сне. У окна было хотя бы посветлее: виднелось опаловое небо и еще пылали верхушки деревьев. О стекло снаружи бились, как всегда, комары. Г-н Назарие, робея, наблюдал за ними. Их тучи, как клубы пыли, сгущались и распадались под неслышимую музыку, тщетно пытаясь проникнуть внутрь, и это упорное биение об оконное стекло усиливало ощущение угрозы. «Что, если они разом навалятся в комнату…» Мысль оборвалась. Профессор круто обернулся. Тишина давила, угнетала. «Какой бесконечный сон, — подумалось ему. — И хоть бы дышала… Вдруг она уже умерла, а я даже об этом не знаю?!»

Он сжал кулаки. Ладони были влажные, горячие, а пальцы ледяные. Лихорадка, страх. «Но она не могла умереть незаметно, пока я здесь, я бы услышал… Люди не умирают просто так, во сне. Они стонут, они борются. Смерть является в черном плаще, с серебряной косой… А просто так, безо всего, это невозможно…»

Г-н Назарие издали посмотрел на Санду. Она лежала в прежней позе, и ее лицо еще можно было различить в полумраке комнаты. «Скоро уже вернется доктор, — подбадривал себя г-н Назарие. — Конечно, мне следовало бы подойти к се постели, потрогать лоб… А вдруг он будет холодным— или покажется мне холодным?.. Нет, лучше бежать. Пока есть силы…»

Он шагнул к двери. «Какой странный сон, не тревожимый сновидениями. Даже не застонет, словно ее ничто не мучит. Лежит — не шелохнется — там, далеко. И грудь не вздымается от дыхания. А что, если она шевелила губами, звала его, много раз звала, а он не услышал?.. Уйти сейчас? Но сейчас в коридоре еще темнее. И может быть, кто-то там, прямо под дверью, его и караулит. Так всегда: встанут под дверью, приложат к ней ухо, затаят дыхание и подслушивают, часами подслушивают и подстерегают тебя. Ждут, что ты будешь делать… Да, так и бывает. Кто-то, невидимый, неуловимый, ходит за тобой по пятам, не спускает с тебя глаз, читает твои мысли, выжидает. Ждет, что ты будешь делать… Как долго нет Егора. Ушел и запер меня на ключ, отдал меня на растерзание…»

Г-н Назарие подкрался к двери, стал на колени, приложил ухо к замочной скважине. Ничего не было слышно, но тишина навела на него еще больше ужаса, совсем бездыханная тишина. Хоть бы прошел кто по коридору, хоть бы что упало, громыхнуло, зазвенело, хоть бы собака залаяла во дворе. Дом стоял как вынутый из небытия, или давнего сна — даже сам воздух в нем был выдохшийся, нездешний, остуженный. Егор рыщет сейчас где-то вне этих стен — а может, и вовсе бежал…

Темнота сгустилась теперь по-настоящему. Г-н Назарие со страхом наблюдал, как она идет волнами, захлестывая прозрачность окна, гася блеск стекол. Следовало бы зажечь лампу. Но свет оживляет тени, даже от спички все начинает ходить ходуном. «Лучше побуду так. Притаюсь. Послушаю. Не только они меня, но и я их…»