Под тенью Сатурна

С другой стороны, есть «необходимые» травмы, ускоряющие работу сознания, заставляя нас отказываться от старых убеждений при вступлении в новую жизнь, играя роль катализаторов при переходе к следующей стадии развития. Как заметил Юнг, за эмоциональной травмой часто скрывается человеческий гений. В этом случае амбивалентная природа травм заставляет нас учиться различать те, которые нас губят, и те, которые возвращают нас к жизни. И опять же, мы пытаемся более или менее объективно осознать то, что наши предки часто чувствовали интуитивно. Травматическое переживание всегда было решающим моментом в мужской инициации — при обретении статуса взрослого, переходе в сообщество посвященных, а иногда — и в сообщество профессионалов.

Отсюда следует еще одна мужская тайна: так как мужчины должны покинуть мать и преодолеть материнский комплекс, травма становится необходимой.

Передо мной работа американского художника XIX века Джоржа Кэтлина. Получив юридическое образование и профессию адвоката, Кэтлин пересек Миссисипи и посетил тридцать восемь разных индейских племен; во многих из них он был первым белым человеком, которого увидели индейцы. Он оставил после себя много портретов их вождей, картин с изображениями сцен охоты и совершения ритуалов. Нельзя без ужаса смотреть на его картину, изображающую ритуал инициации племени мандан сиу. Грудную мышцу неофита протыкали железным прутом, а потом, зацепив крюками за этот прут, его поднимали на веревках к потолку ритуального помещения. Так он раскачивался во все стороны, подвешенный на крюках за торчащий из груди прут, пока его совершенно не покидали жизненные силы. Затем его клали на землю, и, оживая, он выводил пальцем на черепе буйвола число быков, которых он в будущем должен принести в жертву.

История цивилизации полна менее драматичных, но не менее характерных примеров инициации. Какие же послания должна донести до нас столь очевидная жестокость?

Прежде всего, как заметил Джозеф Кэмпбелл:

«Мальчик совершает очень трудный переход от сферы материнской зависимости к сопричастности отцовской природе, причем делает это не только через характерные физиологические изменения в своем теле… но и пройдя определенную последовательность сильных психологических переживаний, пробуждая и одновременно реорганизуя в себе все первичные следы и фантазии, существующие в инфантильном бессознательном».

Независимо от того, какой характер носит ритуальное членовредительство: обрезание, самоистязание, выбивание зубов или прокалывание ушей или пальцев, — в жертву приносится материнско-материальная (материя-мать) безопасность и зависимость. Старейшины племени извлекают мальчика из его эдиповой зависимости, не давая ему идти по легкому пути, лишая его опоры на то, что известно, что может защитить, обезопасить, то есть на все аспекты материнского мира.

Какими бы болезненными ни были эти испытания, они представляли собой проявление любви старейшин к юношам. Эти испытания перестали быть актами добровольного совершения насилия над беспомощными жертвами и перешли в религиозную сферу, так как, совершая ритуал инициации с характерными для него песнями, танцами, «ревом быка», все присутствующие, включая неофитов, входили в состояние транса, позволявшее людям выйти за рамки повседневности. Те, кто раскачивался подвешенным на крюках за грудные мышцы на коньке крыши святилища племени сиу, пройдя через боль и испытания обряда, были удостоены переживания экстаза. То есть они в ситуации здесь-и-теперь совершали переход из детства в трансцендентную реальность священной истории, истории их богов, их народа и их мужских таинств.

Подобные ритуалы гораздо чаще совершались в отношении мальчиков, чем девочек. Мирча Элиаде объясняет это так:

«Для мальчиков инициация представляет собой введение в мир, который не является естественным, — в мир духа и культуры. Для девочек, наоборот, инициация состояла из серии откровений, связанных с тайным смыслом известного природного явления — видимого признака наступления их сексуальной зрелости».