Под цикадным деревом

— Это я, — признался он. — Лоренцо из вашей истории — я. Джада все мне рассказала. Мне и Ларе. Ты так быстро убежала, мы переживали…

Достаточно, больше не нужно слов. У меня осталось одно желание: подойти к тебе, положить голову на твое сильное плечо, вдохнуть твой запах — знакомый, а разве может быть иначе, — и назвать тебя дядей.

— Меня зовут Роберто Поллини.

Мы сидели — я, мама, Джада, Роберто и Лара — за маленьким столиком в глубине бара. Роберто крепко держал за руки нас с мамой, которая смотрела на него с обожанием. Почему мы с Ларой никогда не называли друг другу свои фамилии? Хватило бы секунды, чтобы разобраться…

— Мой отец Эудженио всю жизнь был обычным виноторговцем, работал в Милане и за рубежом — точнее, в Центральной и Западной Европе. Он редко заезжал домой. Мама, напротив, была домохозяйкой, иногда вела бухгалтерию и присматривала за мной. Папины родители жили в Риме, мы приезжали к ним раз в год, но только когда я подрос.

Мне было двенадцать лет, когда один мальчишка в школе обозвал меня дрянью, заявив, что мои родители были фашистами и причинили много вреда Италии. Я понятия не имел, о чем он говорит.

Разумеется, я знал, кто такие фашисты, нацисты… Война закончилась не так давно. Люди пытались смириться с прошлым, но всё помнили, кто сражался на стороне добра, а кто — на стороне зла, кто был за свободу, а кто, как мой отец, против нее.

Когда в тот день я вернулся домой, мама рассказала мне всё: о фашистском прошлом отца, о моем усыновлении, о бедной семье, в которой я родился, и о разорившейся фабрике того синьора, Джанни Флавиани…

Когда мама рассказывала мне правду, говорила она сухо, спешно, хотя обычно была нежной и милой со мной. После окончания войны родители думали покинуть страну, но боялись, что их поймают с крохотным ребенком на руках. По этой причине они остались и получили по справедливости как бывшие сторонники дуче и его семьи. Родители лишились практически всего, никто не протянул им руки помощи; какое-то время они даже жили под маминой девичьей фамилией, чтобы найти работу и кров. Дедушка и бабушка по материнской линии помогали деньгами.

Я не знал, что и подумать. Я же был мальчишкой и считал этих людей своими родителями. Они заботились обо мне, старались, чтобы я ни в чем не нуждался. И все же в школе пошел слух, что я сын бывшего важного фашистского генерала, и почти никто не захотел дружить со мной. Даже учительница смотрела на меня с легким презрением. Я тогда многого не понимал, меня просто мучил стыд. Вдобавок я был приемным ребенком. Я молил Бога, чтобы никто не узнал, чей я сын, ведь мое происхождение — это непростительный грех для общества.

Хорошо или плохо, но я потихоньку взрослел. В двадцать два я вернулся сюда, откуда, как мне сказали, меня забрали в приемную семью. Несколько лет я работал то там, то сям, потом открыл бар.

— Почему ты не искал нас? — спросила мама, не выпуская его руки.

— Потому что не хотел вмешиваться в вашу жизнь. И боялся, что вы не захотите со мной знаться. В конце концов, меня вырастил фашист, который нагло купил ребенка, воспользовавшись отчаянным положением семьи. Не очень-то приятная история, а? — закончил он на диалекте.

Я пролежала на кровати не меньше двух часов. Ни один список не помог мне заснуть.

Мне не хотелось закрывать глаза или отключаться от звуков. Я не стала снимать внешнюю часть слухового аппарата. Мама и Джада сладко спали, я старалась не шуметь, чтобы не разбудить их.

Я долго ждала подобной ночи, такой ясной, поразительно тихой и мрачной. Я подошла к распахнутому окну, посмотрела вверх. Из-за облаков мерцали звезды, и только окружавший их желтый ореол выдавал существование далеких огоньков. Цикада на заднем дворе громко объявила о своем присутствии в районе Карриоле.

Что за легкий, неритмичный стук? Какой-то прохожий?

Я посмотрела на дорогу.

Лука остановился под окном, засунув руки в карманы.

Луна освещала его со спины, и лицо было неразличимо, но я не сомневалась, что он улыбался мне.

Хорошо-хорошо. Спускаюсь.

— Привет.

— Привет. Почему ты не пришел ко мне раньше?

— А почему ты пропала?

— …

— Я однажды пришел сюда, но никого не оказалось. Так что решил: если загляну ночью, то обязательно застану тебя, потому что ты будешь спать.

— Я не сплю.

— Вижу.

— Что ты делаешь?

— Обнимаю тебя.

— Хорошо… А сейчас?

— А сейчас помолчи чуть-чуть.

Впервые меня попросили замолчать. Ладно. Помолчу, раз так, и лучше позволю тебе целовать меня.

Результаты теста ДНК должны были прийти где-то через десять дней.

Пока мы ждали, я, мама, Роберто, Лара и Джада чувствовали, что становились одной семьей, как ваза, которую разбили и теперь склеивают заново, покрывают позолотой драгоценную паутинку из трещин, проступивших на фарфоре после повреждения.

Анжела много времени проводила со своим отцом.

— Хочу насладиться общением с кузиной, — говорила Лара, крепко обнимая меня.